Тун. Лето в розовом городе - Гай Маркос

Хрупкое тело женщины сотрясалось от рыданий, и никто не был в силах унять эту боль. Не выдержав, Асмик встала с дивана и, пробормотав что-то про рай и хороших людей, почти выбежала из дома.

Каринэ подбежала к матери, едва та появилась на пороге.

– Ну что? – спросила она нервным шепотом. – Ты виделась с ним?

– Нет, – ответила Асмик, в доказательство протягивая дочери письмо, смятое, но по-прежнему нетронутое. – Завтра еще раз попробую, – сказала она и, сославшись на головную боль, заперлась в своей спальне.

Подальше от родных глаз, в которых ей предстояло потушить надежду навсегда. Оставшийся день она ловила на себе обеспокоенный взгляд дочери: та будто догадывалась о чем-то, но не подозревала масштабов трагедии. Впервые Асмик обрадовалась возвращению мужа. Каринэ старалась его избегать, поэтому ушла к себе, быстро покончив с безмолвным ужином.

– Мне… нужно сказать тебе кое-что…

Прошло двадцать лет, а она все еще запиналась, обращаясь к нему.

– Что опять случилось?

– Я ходила к Азату.

Видя, как побагровело лицо мужа, она вскинула руки.

– Прошу тебя, не злись! Я хотела попросить его оставить Каринэ в покое. Я пришла к ним домой, а там…

– Что – там?

– Он погиб! Азат ехал к нам и разбился в горах!

Не успела Асмик перевести дух, как услышала за спиной вскрик. Каринэ застыла возле лестницы, сливаясь с белоснежным мрамором.

– Мама, это правда?

Увидев, как мать кивнула, она провалилась во тьму.

Каринэ проснулась, и горе вновь придавило ее гранитной плитой. Из соседней комнаты доносились голоса, и она слышала каждое слово.

– Она здорова, ребенку ничего не угрожает, – произнес какой-то незнакомый мужчина.

– Какому ребенку? – Это был отец.

Каринэ неосознанно положила ладони на живот, словно защищая то единственное, что осталось ей от любимого.

– Вашей дочери.

– Это какая-то ошибка, – отрезал глава семьи.

– Ошибки быть не может, живот уже виден.

– Моя дочь – порядочная девушка! Убирайся!

– Но…

– Вон! А сболтнешь где-нибудь еще, я тебе всю жизнь испорчу!

Каринэ зажмурилась, и по вискам ее потекли слезы. Она слышала, как ушел врач, как отец кричит на мать и грозится задушить голыми руками всякого, кто осмелится опорочить его. Он благодарил Бога за то, что младшие дочери не стали свидетелями того, как низко пала их сестра. Каринэ поняла: о том, чтобы оставить ребенка, не может быть и речи.

В комнату вошла Асмик и бросилась к дочери:

– Дорогая моя! Прости меня!

Мать обняла ее, пытаясь говорить сквозь слезы.

– Отец договорился: ты ляжешь в больницу. Врачи все сделают. Первое время будет тяжело, но скоро все наладится, и ты попробуешь начать все заново. И замуж выйдешь, и родишь, и с отцом помиришься! Только не сопротивляйся. Пожалуйста, дай нам спасти тебя, твою репутацию…

Конечно! Как она могла надеяться, что семья предпочтет ее, когда на кону репутация? «Азат, помоги нам, – взмолилась она. – Я знаю, ты рядом».

– Хорошо, – выдавила Каринэ, мысленно прося у малыша прощения.

– Слава богу! Одевайся, мы ждем тебя внизу.

Каринэ медленно подошла к трюмо. В шкатулке она хранила самое дорогое – фотографию, где они с Азатом вдвоем, карандашный набросок и кулон, который он отдал ей в последнюю встречу как обещание, что вернется. Остановить слезы не было сил. Спустя час Каринэ сидела на жесткой больничной кушетке в незнакомом городе и ждала. А еще через несколько минут она вышла из больницы и больше ни разу не встречалась с людьми, подарившими ей жизнь.

Осенним, но еще теплым утром размеренную тишину старого ереванского двора нарушил шум двигателя. С таким же успехом сюда мог приземлиться космический корабль – настолько нелепо выглядел новый автомобиль среди ветхого туфа. Сразу несколько пар глаз следили за происходящим из соседних окон: кто мог приехать в такой ранний час, а главное, к кому?

Высокий мужчина лет пятидесяти вышел из машины и направился к дому старика Багдасара. Осанка, твердый шаг и волевой подбородок выдавали в нем человека сильного, но никто на земле не чувствовал себя более неуверенно, чем он в этот миг.

Он остановился перед дверью и долго ее рассматривал: та же шероховатая поверхность дерева, потускневшая от времени ручка. Сейчас он сожмет ладонь в кулак, отстучит костяшками мелодию и услышит в глубине дома недовольное ворчание деда Багдасара. А потом – быстрые шаги по коридору, и на пороге возникнет живой улыбающийся лучший друг. Артур обнимет его, расскажет, где его носило столько лет и почему сейчас он примчался сюда, а не в отчий дом…

Но сценарий вдруг оборвался: дом не подавал признаков жизни. Однако дверь была не заперта. Артур помедлил и шагнул в прошлое. Безлюдно, но чисто. Он всегда замечал то, что могло укрыться от глаз даже самой опытной хозяйки. Коридор стал ему явно мал. Много лет его глаза не знали слез. После того как последняя горсть земли укрыла Азата, он похоронил свое сердце подле друга. В тот день он ушел, уверенный, что навсегда.

Со стороны могло показаться, что ему чертовски везло: он выжил в страшной аварии, после его захлестнула волна 90-х, но не утопила, а вытолкнула наверх. У него было все. Но это все было лишено жизни. За это время Артур понял, что страшна не смерть: он много раз был с ней близок и более не испытывал трепета, как мужчина утрачивает интерес к супруге после долгих лет брака. Смерть лишь подчеркивала важность жизни. Но что делать тем, кто внутри давно уже мертв?

Он оказался на кухне, где почти ничего не изменилось. Артур не знал, рад он этому или нет, сможет ли выдержать… Но он знал, зачем приехал, как знал, что первым будет именно этот дом, точнее, небольшая уютная кухня. Он подошел к раковине и повернул кран. Со знакомым кряхтением вода пронеслась по трубам и обрушилась на его ладони. Поначалу струя была теплой – ее не пили. Когда пальцы стали неметь, Артур снял с крюка алюминиевую кружку, наполнил до краев и припал к ней губами. Слезы потекли по его лицу, а он все пил, с каждым жадным глотком понимая, что наконец вернулся домой, в свой город из туфа.

Тишину в доме оборвал звонкий девичий голос:

– Рузан-таты, ду эс?[53]

Послышались шаги – и прелестная юная девушка застыла в дверях. Будь непрошеный гость хоть самим дьяволом, она отнеслась бы к его появлению более спокойно. Но на кухне стоял ее отец.