Собственность мажора (СИ) - Зайцева Кристина

Я здесь пятнадцать часов, и предпочел бы дома лечиться.

Медсестра тащит поднос с едой к двери, а когда открывает, слышу тихое;

— Ой… извините…

Тело встряхивает.

Если для его мобилизации нужна капельница, то вот сейчас оно моментально мобилизовалось само.

Дернувшись, хочу сесть, но все что выходит — жалкая попытка принять вертикальное положение.

— Ммм, задница… — хриплю от боли, падая назад на подушку.

Врач удивленно смотрит на дверь, чтобы понять, от чего меня так подкинуло.

Щеки горят, как у девки. От стыда за то, что так позорно спалился, но там в дверях, теребя в руках бумажный пакет и осматриваясь огромными голубыми глазищами, стоит Алёна.

Воздух галлонами вырывается из моего носа, пока осматриваю ее всю. Белый свитер, красные джинсы, взволнованное бледное лицо.

Я никогда не чувствовал себя побитой собакой. И физика здесь не при чем. Я чувствую себя загнанным под скамейку псом, так боюсь, что она меня… не простит.

Смотрю на неё, не моргая, и в своей ватной башке прошу только об одном — чтобы не уходила.

Ее распахнутые глаза мечутся по палате и оседают на мне. Осматривают мой перевязанный торс, мое истоптанное лицо. Сброшенное на пол одеяло, мои ноги в спортивных штанах.

«Только не уходи», — обращаюсь к ней в своей голове, но даже мысленно мой голос звучит жалко. — «Не уходи от меня».

Я все исправлю… Сделаю все, что угодно.

Переведя глаза на врача, она еле слышно лепечет:

— Здрасте…

— Добрый день, — отвечает тот. — Родственница?

— Я… — теряется она, посмотрев на меня. — Нет… нельзя?

— Ну почему же, — миролюбиво тянет тот. — Проходите.

Она топчется в пороге, а у меня гребаный ком в горле.

Боюсь даже рот раскрыть, чтобы не спугнуть, поэтому просто смотрю. Мечтая, чтобы оказалась рядом. Чтобы дала к себе прикоснуться. Чтобы трогала меня в ответ. Чтобы осталась здесь со мной хоть до ночи.

Она нужна мне.

А я нужен ей.

Иначе не пришла бы.

Как нам выбраться из этого дерьма, Оленёнок?

Я придумаю…

Делает шаг вперёд, глядя на поднос с едой в руках этой приставучей медсестры.

— Не хочет есть, — зачем-то говорит она Алене, кивая на поднос.

— Да? — тонко спрашивает та, покосясь на меня. — Почему?

— Не с той ноги барин встал, — сообщает медсестра.

— А… ясно… — переминается Алёна с ноги на ногу, а потом протягивает руки и забирает у нее поднос. — Можно?

Кошусь на врача, ерзая по матрасу.

Улыбается.

Опустив глаза, Морозова подплывает ко мне и возвращает поднос на раскладной столик, переброшенный через мой живот.

— Что ты тут устроил? — спрашивает, понизив голос.

Поднимает глаза, и я в них тону.

Сжимаю в кулак руку, чтобы убить бешеное желание дотронуться. До ее белых как снег волос. До бархатной кожи на бледной щеке. Я знаю, как ее кожа пахнет. Знаю, какая она на вкус и ощупь. Хочу ее мягкие губы на своих и везде, где она захочет. Я сделаю все, что она захочет.

— Привет… — говорю тихо, глядя на нее исподлобья.

Закусив губу, она скользит глазами по моему лицу.

Я выгляжу максимально хреново. И вижу, как дергается ее рука, будто она хочет до меня дотронуться, но решает этого не делать.

От тоски хочется выть.

— Привет… — отводит от меня взгляд.

Взяв ложку, протягивает мне со словами:

— Ешь.

Подняв глаза, ловлю горящий злорадным ожиданием взгляд медицинской сестры.

Офигенный концерт.

Жую долбаную овсянку, запивая киселем.

Присев, Алёна поднимает с пола одеяло и кладёт его на кровать. Ставит на стол рядом с тарелкой бумажный пакет, от которого пахнет нереально вкусно.

— Валя, — слышу над своей головой. — Готовь капельницу.

Не реагирую, ухватившись глазами за тонкую руку, лежащую рядом с моим бедром.

Отойдя к окну, обнимает себя руками и отворачивается, когда в мою вену загоняют иголку.

— Почувствуете дискомфорт, нажмите кнопку, — брезгливо бросает медсестра, выходя из палаты вслед за хирургом.

Тишина давит на мозги, а кольцо, сжимающее грудь превращается в тиски. И даже не особо внятно соображая, я понимаю, что меня ждет самый сложный разговор во всей моей чертовой жизни.

Глава 43

Никита

— Там бульон и… хлеб, — глядя в окно, говорит Алена.

Смотрю на пакет перед собой, чувствуя, как желудок заходится от голода.

Что за, мать его, магия?

Теперь хочу есть. Хочу скорейшей регенерации всего. Хочу встать с этой койки, и поскорее. Хочу засунуть голову Колесова ему в задницу и провернуть пару раз. Но больше всего хочу, чтобы последних двух дней в моей жизни никогда не случалось.

— Я сама пекла… — продолжает Алена, водя пальцем по стеклу.

— Что? — хриплю, впившись глазами в тонкий силуэт.

— Хлеб. В общем, не важно…

— Спасибо, — говорю быстро. — Я… такого никогда не пробовал…

— Ничего особенного…

Нихрена подобного.

— Ладно… — соглашаюсь, потому что боюсь ее спугнуть.

Приподняв голову, наблюдаю за тем, как трёт свои плечи ладонями.

Желание согреть ее собой заставляет дернуться, но боль в груди напоминает о том, что я смогу это сделать, только если она сама захочет.

— Ммм… — издаю позорный стон, на секунду зажмуриваясь, а когда открываю глаза, встречаю испуганный взгляд голубых глаз.

Они осматривают мое тело и обеспокоенно смотрят мне в лицо. В этот момент на сто тысяч процентов мне становится легче. Я вдруг понимаю, что она никуда от меня не денется. Она будет там, где я. А я буду там, где она. Она пришла, потому что я здесь. Я бы пришёл туда, где она, если бы мог. И я больше… никогда не оставлю ее одну. Рука сжимается в кулак от решимости, с которой я обещаю это нам обоим.

Вцепившись в ее глаза своими, не отпускаю.

Закусив губу, Алена прячется от меня, снова демонстрируя свою спину.

— Эмм… — вдыхает. — Твой отец… он…

— Что?

— Он спрашивал что с тобой случилось.

— А ты?

— Я сказала, что ничего не знаю. Я… в общем я подумала, что если ты сам ему не рассказал, то… наверное не хочешь…

Умница.

— Ты все правильно сделала… — сиплю, чувствуя как у меня в груди происходит какой-то неадекватный взрыв.

То, что мое мнение она поставила на первое место, делает меня слегка диким. Как и то, что она пришла сюда ко мне, потому что, мать его, не могла по-другому.

Напряжение давит на виски, когда зову, не спуская с нее глаз:

— Алена…

В моем голосе столько гребаной нежности, что ее даже из космоса слышно.

— Я уже пойду… — вдруг срывается она с места.

— Морозова! — рычу, оттолкнув пластиковый стол и вскочив с кровати. — Ты помнишь, что я сказал?!

Уронив на пол ноги, задерживаю дыхание.

Подлетев к двери, она прижимается к ней лбом и с убивающим меня отчаянием бросает:

— Ты много чего говорил.

Схватившись за штатив капельницы, пытаюсь встать.

Чертыхаясь, сажусь обратно.

— Что ты делаешь?! — выкрикивает, обернувшись. — Совсем дурак?!

Выдохнув, настойчиво повторяю:

— Ты помнишь, что я сказал тебе вчера?

Глядя на меня через плечо, сверкает глазами и поджимает губу.

— Вернись в постель, — выпаливает.

— Ты можешь бегать от меня хоть до пенсии, — игнорирую, глядя в ее глаза. — Но мы все равно поговорим. Потому что я сказал, что люблю тебя. И это не долбаная шутка.

Сжимаю зубы, когда отвернувшись, она утирает рукавом свитера щеку.

В этот момент я ненавижу себя. Я не хочу, чтобы она плакала.

Твою мать!

Да я весь ее. Со всеми потрохами. С тех пор, как увидел впервые, таскаюсь за ней, как бездомный кобель, она этого даже не поняла. Я был везде, где была она. Как придурошный сталкер. Смотрел и не знал, что мне с ней делать.

— Ее ты тоже любил? — спрашивает, запрокинув к потолку голову.

— Мне ни разу за два года не пришло в голову сказать ей таких слов. Это по-твоему любовь?

Алена всхлипывает. Всхлипывает и упрямо молчит.