Собственность мажора (СИ) - Зайцева Кристина

Сглотнув, читаю два простых слова, от которых сосет под ложечкой:

«Хорошего вечера»

Стукнувшись головой о спинку сиденья, смотрю на проносящиеся за окном белые поля.

Я не хочу плакать, но слеза все равно скатывается по щеке. Как тяжело быть стойкой, когда влюблена, но тот день проносится перед глазами опять и опять. И если… если мы будем вместе, я не хочу, чтобы такое хоть когда-нибудь повторилось.

Запрятав телефон в карман, зажимаю ладони между колен, потому что стук этих чертовых колес нашептывает позвонить и проорать ему, что кроме него мне никто не нужен. И даже с расквашенным лицом он выглядит предпочтительнее любого другого парня на всей этой планете!

Сойдя с электрички, беру такси.

Сегодня Рождество и вряд ли мама с дедом справятся с этой двухтонной индейкой без меня. Она запекается целый день, а я… целый день голодная, потому что со всех ног неслась в больницу, а потом слонялась по городу, не зная куда себя деть.

Из трубы дедовой бани валит белый дым. Пахнет дровами. Войдя в дом, раздеваюсь и плетусь на кухню. Прямо на зов умопомрачительных запахов еды. С удивлением замечаю, что обеденный стол вынесен в столовую, который мы почти никогда не пользуемся. Там барахлит отопление и очень большие окна, из-за этого сквозняки.

— Мам? — зову, заглядывая туда.

Стоя у старого серванта, она обшаривает ящики, доставая оттуда такие древние тарелки, которые смело можно записывать в антиквариат и передавать по наследству. Одетая в любимый дедов свитер, юбку в мелкий цветочек и огромные вязаные носки.

— Алена… — выдыхает с облегчением, прижав к груди руку. — Слава Богу! Я зарядку потеряла! Дед поехал за новой, и провалился!

Оставив тарелки, несется ко мне и сжимает мои плечи, звонко тараторя:

— А ты где была? Вы сегодня что, надо мной издеваетесь? Я тут уже хотела к соседям идти за телефоном! Где ты была?! — требует, тряхнув мои плечи и утерев со щеки слезу.

Чувствую себя ужасно виноватой, потому что сбежала из дома утром, напихав в пакет еды и никому ничего не сказав. Но я всю ночь сходила с ума, когда за ужином она осторожно обмолвилась о том, что… Барков-младший в больнице. Мне пришлось наступить себе на горло, и позвонить его отцу.

— Какой-то дурацкий день… — выпаливает мама. — Сижу тут одна, не знаю, куда бросаться… то ли к индейке… то ли к бане этой…

— Мам… ты чего? — спрашиваю взволнованно, усаживая ее на стул.

Опустив лицо в ладони, трясет головой и шепчет:

— Не знаю… переволновалась… позвони деду… где он?

— Сейчас… — бросаюсь в коридор и потрошу свои карманы, с тоской отмечая, что у меня ноль непрочитанных сообщений.

Вернувшись в столовую, расхаживаю вдоль разложенного стола, накрытого белой бабушкиной скатертью, спрашивая:

— У нас что, гости?

— Не знаю… — выдыхает, глядя в пол. — Наверное нет…

Дед не берет трубку, поэтому я и сама начинаю волноваться.

— Когда он уехал? — спрашиваю, набирая его снова.

— Еще двенадцати не было! — вскакивает со стула, прикладывая к шее руку.

Уже почти семь вечера!

— Я три часа с индейкой провозилась, потом полы мыла… звони ему еще…

Через двадцать минут наша паника достигает апофеоза. Мечемся по дому как взбесившиеся молекулы. Наверное никогда в жизни мы не чувствовали себя такими беспомощными и бесполезными, потому что все, что нам удается организовать — это еще большую панику вокруг себя и полное непонимание того, что нам вообще делать!

Разбежавшись в разные стороны, пытаемся найти его записную книжку, где хранятся номер всех наших соседей и знакомых за два десятка лет.

— Нужно позвонить Люде Самсоновой, она фельдшер в больнице… — трясущимися руками листает пожелтевшие страницы мама, грохнув на обеденный стол найденную книжку.

— Что это за цифра?..

— Дай мне… я посмотрю…

— Вот эта?

— Семерка?

— А не двойки?

— Давай попробуем семерку…

Грохот входной двери заставляет нас подпрыгнуть.

Схватившись за руки, слушаем тяжелые шаги по деревянному полу, перестав дышать. Потоптавшись на кухне, пришелец проходит через коридор и оказывается на пороге столовой.

И это совсем не дед, а одетый в десятикилограммовый пуховик Барков-старший с большой картонной коробкой подмышкой.

Мама шумно выпускает воздух, а потом всхлипывает. За этим всхлипом следует второй, и к нему присоединяется мой собственный. У меня очень много претензий к этому человеку, но сейчас я рада его видеть, как никогда! Потому что если и есть на свете человек, который способен нам помочь, так это он.

Обнявшись, начинаем реветь в голос.

Светлые брови Игоря Баркова взлетают к самому потолку.

— Какого?.. — восклицает изумленно, опуская на пол коробку и делая шаг в комнату.

Выпустив маму, утираю рукавом свитера слезы.

Обняв ее плечи своими ручищами, он требует:

— Целый день тебе бьюсь, что с телефоном?! Что случилось?!

Опустив руку, кладет ее на мамин живот, и она накрывает ее своей, утыкаясь в его грудь лбом.

— Зарядку потеряла! — зло выкрикивает оттуда. — Оставила на тумбочке, и она куда-то делась!

Кажется, я догадываюсь куда…

Отстранившись, ее муж распахивает полы своей гигантской куртки и заворачивает ее в них, прижав к себе. Прижимается губами к ее волосам, повторяя:

— Что случилось?

Отвожу глаза, застигнутая врасплох этой сценой, но круглые часы на стене подхлестывают панику с новой силой.

— Отец пропал… — поднимает мама лицо, с отчаянием информируя. — Ушел и пропал!

— Когда ушел? — проводит Барков рукой по ее волосам, заправляя их за ухо.

— В обед еще… в двенадцать… поехал за зарядкой…

— На чем?

— На Волге своей!

Сведя на переносице брови, он смотрит в окно поверх ее головы, а мы, затаив дыхание, смотрим на него, будто он волшебный Джин, который щелчком пальцев решит нашу проблему. С его появлением казавшаяся мне просторной столовая стала в пару раз меньше, и это даже не из-за роста. Просто этого мужчины очень много во всех смыслах. Его голос заставляет вибрировать воздух, когда отрывисто спрашивает:

— Кому-нибудь звонили?

— У-у… — мотает она головой, поджимая дрожащую губу.

— Документы у него с собой?

— Не знаю, Игорь…

— Проверь, — кивает он мне, указывая квадратным подбородком на дверь.

— Угу… — пячусь, вылетая из комнаты.

Обшарив ящик комода, в котором он хванит все подряд, от отвертки до документов на машину, бегу к коридорной двери, чтобы проверить карманы всех его курток и фуфаек, но как только распахиваю дверь, врезаюсь носом в еще одного пришельца, который со стоном воет:

— Твою мать…

Глава 46

Отскакиваю в сторону, как ошпаренная.

В дверном проеме, схватившись за рёбра, корчится тот, кого я бы хотела видеть больше всего и меньше всего в жизни.

Одетый в толстовку на молнии, спортивные штаны и в наброшенную на плечи кожаную куртку.

Плотно сжав губы, Никита вскидывает на меня сощуренные глаза.

— Дай пройти… — прошу, пряча от него свои.

Выпрямившись, делает шаг в сторону, и я проскальзываю мимо, стараясь на него не смотреть, чтобы не видеть его избитого лица, потому что когда я его вижу, мне хочется найти каждого из тех придурков и выстрелить каждому между ног из пейнтбольного ружья.

Встав на носочки от холода коридорного пола, подлетаю к крючкам, на которых висят дедовы куртки. Обшаривая карманы, бросаюсь от одной к другой.

— Ты что, плакала? — слышу мрачный вопрос за своей спиной.

— Не волнуйся, не из-за тебя, — бросаю не оборачиваясь.

— А из-за кого?

— А тебе не все равно? — нахожу в кармане фуфайки ключи от неизвестного чего. — Два дня назад тебе было по фигу, плачу я или нет.

Молчит, а потом тихо произносит:

— Я должен проползти на брюхе по стеклу, чтобы ты меня простила? Как я могу доказать, что больше никогда так не поступлю?

Втянув в себя воздух, сую руку в следующий карман, сокрушенно говоря: