Наталья Нестерова - Давай поженимся! (сборник)

— Нисколько! — честно сказала Марина.

— Вы помните свое имя? То, которое носили в четырнадцатом веке, в Падуе? Ну? Ма…?

— Марина.

— Нет, Мария. Вас звали Мария. Это самое лучшее, святое женское имя.

— Теперь я Марина.

— Можно, я буду называть вас по-старому?

Марина согласно кивнула. В отличие от нее Джотто-Федор Егорович отлично помнил события шестисотлетней давности. Он принялся в красках описывать свою мастерскую, уличные крики торговцев, доносившиеся в раскрытые окна, запах веток серебристого эвкалипта, которые всегда ставил в вазу, потому что их аромат пьянил его лучше вина. Вино тоже было. Конечно, красное, разбавленное водой. Ленивая служанка клялась, что ходила за водой к источнику на краю города, а сама брала ее у водовоза из бочки. Вода имела привкус железа, он передавался вину. Вино со вкусом железа, запах эвкалипта, масляных красок… Он, Джотто, был влюблен в Марию. Но влюблен чисто, без посягательств на ее тело, принадлежавшее другому.

— Я была замужем, — подтвердила Марина, — у меня росла дочь.

— Ваш муж, Мария, извините, бесчестный человек. Он брал плату за каждый сеанс, когда вы мне позировали. Он торговал вашей удивительной красотой, как сутенер торгует чреслами шлюхи.

— Он такой, — согласилась Марина. — Он мог.

Вспомнила, как однажды они собирались в гости к начальнику мужа. «Будь с ним поласковее, — попросил муж. — Ты ему явно нравишься, а место зама свободно. Усекаешь?»

Федор Егорович говорил о неземной любви Джотто к Марии, о плодах этой любви — гениальных полотнах. Станковых произведений Джотто оставил немного. Лучшее из тех, для которых позировала Мария, — икона «Мадонна со святыми и ангелами». Федор Егорович настолько точно, в деталях, описывал технические трудности, например с передачей цвета широкого плаща, в который закутана фигура Марии, что Марине в какой-то момент показалось, будто все, что говорит сумасшедший, и есть настоящая жизнь. А это кафе, столики, пирожки — чепуха, видимость, театральный антураж.

Марина задавала уточняющие вопросы, без стеснения требовала все новые и новые детали той волшебной вдохновленной любви. К ней? К Марии?

«Нас послушать со стороны, и можно заказывать мне место в соседней с Федором Егоровичем палате», — эта мысль холодным душем окатила Марину, когда рядом с их столиком возникла девушка с подносом:

— Вы заканчиваете? Уходите?

— Что? — хором воскликнули, как вздрогнули, Марина и Федор Егорович.

Марина подумала о том, что по ней плачет койка в психлечебнице. Федор Егорович стал нервно рвать на мелкие кусочки бумажную салфетку.

— Не уходим! — ответила Марина и в доказательство взяла последний пирожок, вонзилась в него зубами.

Будто их могли насильно согнать с места. Девушка пожала плечами, ушла прочь.

Федор Егорович явно устал, выдохся, но лицо его подрагивало от счастливых чувств. У дочери Марины точно так дрожали щечки, когда малышку выбрали Снегурочкой на детсадовском утреннике. «Мамочка, — спросила она тогда, — почему, если очень хорошо, плакать хочется?»

— Я мечтал бы снова написать ваш портрет, — признался Федор Егорович плачущим от волнения голосом. — После многих лет, столетий! Вы позволите?

— Мысленно рис… писать будете? — уточнила Марина.

— Естественно. Кисти я оставил в Проторенессансе.

— Далековато. Пишите! — позволила Марина.

— Мария двадцать первого века. В джинсах и с короткой стрижкой. Мне нужно вас запомнить. Извините, я рассмотрю.

И он действительно принялся ее рассматривать, серьезно и методично. Так ягоды с куста собирают: сорвал одну, положил в лукошко, вторую сорвал, туда же отправил. Федор Егорович стрелял взглядом-щупом Марине то в лоб, то в переносицу, то глаза исследовал, то рот. И все отмеченное будто проглатывалось, валилось в невидимую копилку.

— Федор Егорович, — пристально изучаемая Марина едва шевелила губами, чтобы не мешать художнику, — где вы писать будете? Может, вам лучше вернуться в больницу? Как вы оттуда удрали?

— Очень просто. Нас вывели, — не прекращая «копить наблюдения», ответил Федор Егорович, — на так называемую трудотерапию, листья убирать. Я уважаю физический труд, но принуждение к нему считаю унизительным пережитком рабства. Когда санитар отвернулся, я бросил грабли и направился к выходу из клиники.

— Возьмите у меня деньги, пожалуйста!

— Зачем?

— На такси, чтобы добраться до больницы. Там ведь хорошие условия для… для художника?

— Жаловаться не стану. Да и какая альтернатива? На вокзале ночевать? — спросил он совершенно трезво.

— Вот и прекрасно, — поднялась Марина. — И мне пора, дочь из школы нужно забрать.

Двигался Федор Егорович между столиками, по коридору, по тротуару, когда вышли из кафе, сомнамбулически — ноги от земли не отрывал, шаркал и смотрел прямо перед собой невидящим взглядом.

— Простите мою скованность, — извинился он. — Устал и боюсь впечатление расплескать.

Марина для страховки за локоть его придерживала.

Поймала машину, посадила Федора Егоровича на сиденье рядом с водителем. Федор Егорович четко назвал больницу и адрес. Даже цену сбил: водитель хотел две сотни рублей, Федор Егорович сказал, что отсюда — не более сотни. Сошлись на ста пятидесяти, Марина отдала деньги.

— До свидания, Джотто! — попрощалась она.

— Будет ли у нас новое свидание, Мария? — спросил Федор Егорович.

В его голосе звучала такая надежда, что Марина подумала об оголенных нервах. И она окончательно убедилась: это не шарамыжник, живущий рядом с больницей и решивший растрясти дамочку на плату за такси. Это прекрасный больной человек.

— Мы непременно встретимся! — пообещала она.

— Где, в каких веках и странах?

— Едем или разговоры ведем? — поторопил водитель. — Здесь стоянка запрещена.

Марина захлопнула дверь.

Вечером позвонил муж, с сегодняшнего утра — бывший. Он отлично изучил Марину, видел, как не хочется ей развода, что готова на уступки, большие и малые. Ему нравилась ситуация: новая жена, старая жена — обе послушные марионетки. А он усталый кукловод: хочу — дерну за ниточку, хочу — не дерну, а вы ждите и трепещите. Но так было утром, до встречи с сумасшедшим Федором Егоровичем.

— Как ты себя чувствуешь, дорогая? Я беспокоюсь о тебе.

— С какой стати? — грубо ответила Марина и протяжно зевнула.

— Непросто перечеркнуть годы, которые мы провели вместе. — Бывший муж не почувствовал перемены в ее настроении и приготовился вылить на нее ушат липких и казенных слов.

— Просто! — перебила Марина.