Светлана Хмельковская - Запах вечера

В городе хотелось раствориться, как умела рас­творяться она. Услышать его колокольным звоном древней церкви, скрипом сорвавшейся с петли старой калитки у ворот ратуши, всплеском крыльев птиц, упорхнувших с площади, оживленным гомоном городских базарчиков, прикосновением ложки с быстро стынущим на ветру кофе в маленьком ресторанчике на набережной, шелестом желтых листьев, подгоняемых ветром, или, нако­нец, шумом моря, такого всегда разного, богатого на краски, щедрого на звуки, моего моря...

На это нужно было время. И одиночество или по-настоящему близкий человек рядом. На самом деле и первое, и второе условия были практически невыполнимы. У понастоящему близких людей не было на это денег, и даже организовать поездку для себя одной так, как она себе это представляла, она смогла только сейчас. До этого приходилось терпеть рядом «не по-настоящему близкого» одного, другого. Впечатления, беспроигрышные варианты маршрутов, однозначно потрясающие города, безупречные отели и рестораны — обоснован­ное счастье — делали свое дело: хорошо становилось, и даже так, что образ человека напро­тив затуманивался, стирался, ненужный шум его слов доносился уже откуда-то издалека, и уже, как незнакомый язык, к счастью, не чле­нился на отдельные слова. Ты улыбалась, глядя сквозь него, и «оргазм души» (ее любимое, ею открытое понятие) все-таки наступал. Как ни странно, и он мог быть автоматическим. Когда уставший от количества производимых с ним «правильных» действий организм прос­то выдает его, чтобы уже отстали. Так выдавала его и душа, сдавшись под натиском Парижа, кальвадоса, свечей, закатов, фонтанов, капиту­лируя перед обоснованным счастьем. Он наступал. Но ей было с чем его сравнить... Хотя она знала, что делать этого не нужно.

Многие сочли бы ее избалованной. Для счастья нужно было слишком много условий и услов­ностей. Но все они пропали, когда она оказалась здесь одна. И она знала, что так будет.

Купив билеты и заказав индивидуальный тур, она вылетела в Рим и уже оттуда позвонила маме, Оле и Марине — больше волноваться некому. Мама волновалась в любом случае. Девочки не задавали лишних вопросов, они, в общем-то, уже привыкли к ее передвижениям по земному шару. Квартира — на сигнализации, котов и детей, как известно, не было, цветы отнесла соседке. Какие еще привязанности? Он?

Прилетев в Рим, она купила билеты дальше. Поезд на Венецию отходил через несколько часов. Рим уже был хорошо знаком ей, и она раздумывала, как бы провести это время. И не удержавшись от соблазна, вот уже в который раз поехала к фонтану Де Треви. Такси медленно кружило по узеньким улочкам, пропуская туристов. Окна были приоткрыты, здесь еще царила летняя жара. И вот она услышала вдалеке шум падающей воды, от которого учащенно забилось сердце, предвкушая радостную встречу с красотой.

Она торопливо расплатилась. Пара шагов — и площадь открылась перед ней. Со всех сторон к площади стекались ручейки узеньких улиц, идя по которым, ты никак не предполагаешь, что они приведут тебя к этому спрятанному внутри со­кровищу. Огромный обломок древности хранил­ся здесь. Особенность впечатления заключалась в том, что фонтан занимал всю площадь, вокруг него впритык друг к другу жались стены старинных домов. Выйдя на площадь, ты практически ступал в фонтан. Лошади вздымались из брызг. Фонтан впечатлял: роскошью, размерами.

Как обычно, небольшое пространство перед фонтаном было запружено туристами, они вы­бирали удачные ракурсы, щелкали объектива­ми фотоаппаратов, старались поместить в кадр только знакомого человека, что практически не удавалось. И все-таки сегодня туристов было несколько меньше. Сентябрь и будний день делали свое дело. Лиля присела на краешек фон­тана. Вода была прозрачной, на дне серебрились горы монеток. Она залюбовалась фонтаном. Больше всего на свете она хотела, чтобы рядом была Оля...

Они дружили уже почти полжизни, но она все равно каждый раз открывала для себя новые и новые прекрасные ее черты. Черты, которые в людях уже почти не встречались, которые из­мельчали, стерлись. Она благодарила судьбу за посланного ей в жизни близкого человека. Они удивительно гармонично дополняли друг дру­га, составляли практически одно целое, будучи при этом разными, — но разными половинками одного целого. Они влюблялись совершенно по-разному и в совершенно разных мужчин, по-раз­ному реагировали и выражали или не выражали своих эмоций и чувств, тащили друг к другу лю­бимые образы (мужчин, впечатлений, ощущений, книг, фильмов, городов), растворялись в жизни друг друга до физического ощущения того, чем живет другой человек. Их разлучали частые Лилины поездки, но отовсюду она звонила, де­лилась впечатлениями, связь не прерывалась. В самых прекрасных городах мира она порой надое­дала Богу просьбами увидеть это еще раз вместе с Олей. Вместе с близким, любимым человеком пережить что-то радостное и прекрасное, иметь возможность обсудить это с ним, подарить ему это и увидеть радость на его лице. Это — счастье.

Никакие бурные романы, взаимная или безответная любовь, влюбленность, привязан­ность — ничто не могло помешать этому гармо­ничному чувству дружбы, когда оба человека готовы отдавать, любить, брать на себя ответст­венность, жить жизнью близкого человека, людь­ми и событиями, которые она в себя включает, — то есть уметь дружить. Это про них.

Скоростной поезд мчал ее к Венеции, вернее, к тому маленькому вокзалу на побережье, от ко­торого в чудесный город можно было попасть только на катере-такси. Вода со всех сторон омы­вала город, защищала и отделяла от всего остального мира. Город-музей — сказка начинается уже с первого взмаха весел. Она подплыла к центру почти ночью. Едва различая в темноте знакомые места, она безумно радовалась им. И никакие немцы не смогут отравить ей этот город.

К своей работе переводчицы она относи­лась, можно сказать, с благодарностью. Та да­вала ей самое главное — возможность увидеть мир. В ее понимании это было настоящее счас­тье. К тому же свободный график, непредска­зуемая занятость тоже были ей по душе. Работу в офисе с 9 до 6 она считала наказанием. Что вообще могут вместить промежутки жизни до 9 утра и после 6 вечера, да жалкие выходные? Иногда полная загруженность захватывала ее, погружала в бешеный ритм, потом какие-то проблемы решались, и наступало затишье, ко­торое позволяло насладиться достигнутым. «Офисные дни» все же иногда случались. Тог­да нужно было оседать где-то в Германии или Швейцарии. Она сосредоточено делала свое дело, молчала и ждала.

Немцы жили в их стабильной, защищенной, какой-то игрушечной жизни. Так, как, наверное, и должны жить нормальные люди. Тем больнее нам чувствовать рядом с ними свою ненормаль­ность и вечную обнаженность души.