Анна Берсенева - Единственная женщина

— До свидания, — сказала Лиза то ли сиделке, то ли ему.

— Путь добрый, детка, — ответила старушка. — Спасибо, что посидела.

Когда Лиза вышла на улицу, совсем рассвело. Ноги заскользили по талому снегу, мокрый ветер прильнул к разгоряченным щекам. «Куда же идти теперь? — подумала Лиза и неожиданно поняла, что задала себе этот вопрос без той горечи, которую вкладывала в него еще вчера, да и сегодня утром. — Просто — куда идти: в метро или на троллейбус?»

Она пошла пешком в сторону Садового кольца, и сильный мартовский ветер подталкивал ее в спину, точно поддерживал или торопил.

Впервые после рождения сына Инга Широбокова чувствовала себя спокойно.

Правда, Тоша всегда был хорошим мальчиком и не доставлял ей слишком много хлопот — по сравнению, например, с тем, как мучил свою маму соседский Вадик. Но уже одно то, что о ребенке приходилось думать постоянно, сводило Ингу с ума. Спит ли он, поел ли вовремя, почему не набирает положенного веса, почему такой бледный, или красный, или потеет по ночам?

Весь первый Тошин год вспоминался Инге как непрерывный кошмар. Со стороны, наверное, все это выглядело очень мило. Во всяком случае, Эльвира Павловна, новоиспеченная бабушка, то и дело восклицала по телефону:

— Кто бы мог подумать, что из Ингушеньки получится такая сумасшедшая мамаша! Ведь она вся была в своих натюрмортах!

Но сама Инга чувствовала, что еще немного — и ее просто свезут в клинику неврозов. Ну не могла она, не могла жить в постоянном сознании того, что собственная жизнь больше ей не принадлежит! И вместе с тем — кто станет думать о Тоше, если она позволит себе расслабиться? Бабушка Эля приходила ровно два раза в неделю — как казалось Инге, главным образом для того, чтобы продемонстрировать новое платье и обсудить с дочерью сплетни в Союзе.

— Представляешь, Семенов получил-таки мастерскую на Патриарших! — говорила она, закуривая длинную черную сигарету с золотистым ободком. — Кунцев добивался из последних сил, его все уже поздравляли, и Введенцев был за него — и вдруг отдали Семенову, ну надо же!

Инга с тоской смотрела на ароматную сигарету в маминых пальцах: у нее просто скулы сводило от желания покурить, но нельзя — она кормит Тошеньку. Присев на край стула на кухне, она с тревогой вслушивалась в каждый шорох за дверью в детскую — вот-вот проснется, а овощное пюре не готово и мясо не перекручено! Господи, неужели были времена, когда Инга могла себе позволить до утра засидеться в гостях, уехать на море хоть на все лето или завиться на пару дней в Питер — просто так, чтобы сменить обстановку! Сейчас, казалось бы, и возможностей больше: хоть на Канары лети, хоть в Италию, Гена заплатит — даже не заметит. Но с кем оставить ребенка — не с бабулей же Эльвирой. «Я там с ума сойду, на Канарах, — думала Инга. — Да и Эле в голову не придет предложить…»

Гена появлялся поздним вечером, и то не всегда, и Инга уже привыкла к тому, что муж стал в доме какой-то полумифической фигурой. По правде говоря, она давно разошлась бы с ним — в конце концов он наверняка давал бы ей не меньше денег, чем теперь, а какой еще от него толк? Но едва она думала о том, сколько забот связано с разводом, как тут же решала: пусть все идет как идет, бывает хуже.

Инга уже с трудом представляла себе, зачем она, эффектная девушка из интеллигентной семьи, и сама художница, вышла замуж за бизнесмена Широбокова, с которым познакомилась в ресторане Дома кино. После того как родился Тоша и жизнь ее резко переменилась, те времена казались Инге почти нереальными, невообразимо далекими.

Кажется, Широбоков был молчаливым, сдержанным и этим выгодно отличался от богемной тусовки, к которой привыкла Инга. Ну и деньги, конечно. А почему бы и нет: Инге нравилось, что ее новый кавалер не читал меню в ресторане справа налево, что присылал за ней машину в мастерскую, если она засиживалась допоздна, что дарил зимой роскошные букеты…

Ингино детство и ранняя юность прошли далеко не в нищете. Ее отец давно решил, что благосостояние свое и семьи дороже, чем следование каким-то расплывчатым художественным идеалам, а быть одним из руководителей Союза художников — весьма выгодно и даже приятно, особенно если забыть о некоторых стремлениях беспечной молодости. Поэтому ни Инге, ни ее младшему брату Юрочке думать о деньгах не приходилось — как, впрочем, и маме Эле. Да их почти и не существовало, денег — в том мире, где распределялись дачи и мастерские, выгодные заказы и поездки за границу, и путевки, и мебель, и машины — и все это могло принадлежать маститому художнику Владимиру Сергеевичу Ратникову или любому члену его семьи — только пожелай.

Когда вдруг оказалось — да еще так быстро и почти незаметно! — что жизнь утратила прежнюю стабильность, которая казалась вечной, что хозяевами ее стали совсем другие люди, чем прежде, ни Владимир Сергеевич, ни его семья были к этому не готовы.

Это были ужасные годы: все менялось на глазах, рушились солидные репутации, терялись все ориентиры, а ведь с ними были связаны не какие-то отвлеченные идеи, а вполне конкретные повседневные поступки… Инга не любила вспоминать те годы. Правда, потом-то все более-менее утвердилось снова, и Владимир Сергеевич сумел преодолеть растерянность, снова занял подобающее положение в обществе, а уж Юра!..

Но те несколько лет… Тогда-то Инга и вышла замуж за Широбокова…

Все шло, в общем-то, неплохо, пока не родился Тоша. Инга рисовала «свои натюрморты», ездила на самые престижные презентации и вернисажи. Время от времени господин Широбоков вывозил жену в свой «свет», который не вызывал у Инги ничего, кроме брезгливости.

— Бог мой, Гена, ведь ты же интеллигентный человек! — восклицала она по дороге домой. — Как ты можешь общаться с этими торгашами! Этот твой — как его, ты говорил, Берецкий? — смотрел на меня так, как будто купить собирался, только что не ощупывал! Ужас!

— Что поделаешь, моя дорогая, — усмехался Гена. — Будь снисходительной: конечно, эти люди — не членкоры академии, но они теперь кое-что значат в жизни. А от Берецкого, между прочим, во многом зависит мое будущее. И твое, значит, тоже. Разве ты не хочешь, чтобы я поехал представителем нашей фирмы во Францию?

Во Францию Инга, конечно, хотела, и поэтому не слишком спорила с мужем. В конце концов не так уж часто ей приходилось ездить с ним к этим его берецким, можно было иногда и потерпеть. Зато ей не надо было считать копейки, как большинству ее подруг, не нашедших себе места в новой жизни. Даже ее отец поглядывал на Широбокова с опасливым уважением — словно не понимая, что заставляет зятя заниматься странным и непонятным интеллигентному человеку торговым делом…