Ольга Арсентьева - Влюбленный Дед Мороз

На неделю. На день. На час.

Пора, пора сказать себе правду. Мне пятьдесят лет. Я вешу девяносто килограмм. У меня крашеные черные волосы.

Впрочем, я и в двадцать лет была далеко не Марлен Дитрих.

На что же я могла бы рассчитывать теперь, кроме как на чудо?

И не дура ли я после этого?

«Бабы — дуры не потому, что дуры, а потому что бабы», — вспомнила она древний мужской афоризм.

Было совершенно невозможно, чтобы Александр Васильевич, поздравлявший в этот момент гостей, угадал ее мысли. И все же он, повернувшись к ней и глядя на нее своими яркими, невообразимой красоты и синевы глазами, тихо спросил:

— Вы, судя по всему, человек исключительной доброты? Высокоморальный человек?

— Нет, — с силой ответила Маргарита… то есть Лилия, — я знаю, что с вами можно разговаривать только откровенно, и откровенно вам скажу: я легкомысленный человек. Я попросила вас об этом только потому, что имела неосторожность подать им надежду… Они ждут, они верят в мою силу. И если они останутся обманутыми, я попаду в ужасное положение. Я не буду иметь покоя всю жизнь. Ничего не поделаешь! Так уж вышло…

— А, — сказал Александр Васильевич. — Тогда понятно.

Петров сидел на кушетке и смотрел на стоявшую перед ним со скрещенными на груди руками Нину. У его мокрых от снега ботинок по полу растекалась грязная лужица. Чистюля и аккуратистка Нина недовольно поморщилась.

— Иди сними уличную обувь, — приказала она.

Петров, несказанно довольный тем, что она первая заговорила с ним и даже назвала его на «ты», тут же на цыпочках побежал в прихожую. Но, прежде чем снять ботинки, хлопнул себя по лбу, выбежал на улицу и подобрал валяющуюся на снегу коробку.

— Мне не нужны от тебя никакие подарки! — сразу заявила Нина, когда он с коробкой протиснулся в кабинет.

— А это, Ниночка, сыну, — смиренно возразил Петров. — Сыну Дмитрию. Дмитрию Владимировичу.

— И ему тоже ничего не нужно! — отрезала Нина. — И вообще не понимаю, зачем ты сюда явился?

— Это конструктор «Лего», самый дорогой и самый лучший… Я отдал за него ползарплаты!

— А мне все равно!

— Ниночка, послушай меня… я же ни о чем не знал!

Нина презрительно дернула плечиком и повернулась к двери.

Петров вскочил.

— Нет уж, постой! Не для того я пробился через все… разные там… ну, в общем, препятствия, чтобы ты сейчас отказалась меня слушать! Я четырнадцать лет… я помнил… я думал!

Нина остановилась.

— Я даже не знал, что ты теперь живешь в Питере… Твой отец сказал, что ты уехала очень далеко. В другую страну. На другой континент. Улетела на другую планету. И не сказал, что ты родила ребенка. А письма, письма мои из армии — разве ты их не получала?

Нина отрицательно покачала головой.

Петров подошел ближе и взял ее за руку. Нина отвернулась, но руки своей не отняла.

— Но ты веришь, что я тебе писал?

После долгой, мучительно долгой для Петрова паузы Нина кивнула.

— И что я все эти годы помнил о тебе?

— Ах, — сказала Нина, не глядя на него, — помнил, не помнил — какая теперь разница? Слишком много времени прошло. Я почти забыла тебя. А Митька о тебе и вовсе ничего не знает.

— Как это — какая разница? — горячо возразил Петров, взяв ее за другую руку. — Я же люблю тебя! Мало ли что произошло за эти годы…Ты для меня — единственная женщина! А Митьке нужен отец!

И снова Нина молчала. Долго, очень долго. Потом высвободила свои руки и, впервые за время разговора взглянув Петрову прямо в глаза, сказала:

— Нет.

— Тогда я поселюсь на твоей лестничной площадке и буду жить там, пока ты меня не простишь, — упрямо заявил Петров.

Олег сидел за столом рядом с Катей в каком-то дурмане. Ему казалось странным, что она может сейчас шутить, улыбаться, разговаривать с другими людьми и даже с аппетитом уплетать селедку под шубой. Чувство, впервые в жизни открывшееся ему, должно было, по его мнению, немедленно и сразу преобразить всю окружающую действительность. По крайней мере, убрать из нее все обыденное.

А жизнь вокруг него продолжала течь своим привычным порядком. Люди ели, пили, смеялись, разговаривали о своем, и, казалось, совершенно ни на что не обращали внимания, и не понимали, и не хотели понимать значения того, что произошло. Олег же думал о том, что рядом с ним сидит единственная, неповторимая, великолепная, лучезарная женщина — а заметно это только ему одному. Даже она сама, хотя и была явно счастлива, не понимала, насколько она необыкновенна.

«Мне нужно на кого-нибудь молиться», — вспомнил он стихи Окуджавы. Это в точности про меня.

«Я фанатик. Раньше я молился на теорему Ферма, хотя она была ко мне жестока и непреклонна. Теперь я буду молиться на эту женщину, и есть надежда, что она-то жестокой и непреклонной не будет».

Или — не надо молиться?

Принять все, как есть. Не парить в облаках. Она обычная живая женщина, и надо будет просто, самым обычным образом жить с ней. А не мечтать о ней.

Олег поймал устремленный на него с противоположного конца стола взгляд синих глаз, и ему показалось, что седовласый старец, который сейчас был скорее похож на юношу, играющего роль старца, его прекрасно понимает и даже знает, о чем он, Олег, в настоящий момент думает.

Александр Васильевич кивнул Олегу и чуть заметно улыбнулся.

Олег встал и со своим бокалом подошел к нему.

Полная черноволосая женщина, хозяйка Клуба, сидевшая рядом с Александром Васильевичем, посмотрела на Олега с тревогой и какой-то непонятной завистью.

Александр Васильевич тоже поднялся и, взяв Олега под руку, отвел его к оконной нише.

— Я ухожу, — сказал он сразу. — Через пару минут меня здесь уже не будет. Вы не хотите ничего сказать на прощание? Или, наоборот, спросить меня о чем-нибудь?

Олег задумался.

— Пожалуй, нет. За исключением того, что я почему-то, сам не знаю за что, чувствую к вам признательность. Как будто, кроме той драки, вы сделали для меня еще что-то очень важное.

Александр Васильевич снова улыбнулся.

— Вы, главное, теорему Ферма совсем-то не бросайте, — мягко произнес он. — Она еще принесет вам сюрпризы. Даже если вы и не дойдете до конца, не докажете ее, вы сможете по дороге наткнуться на весьма любопытные вещи. — Он крепко пожал Олегу руку и повернулся к двери.

— Постойте! — воскликнул Олег. — Подождите! Я, наверное, все-таки хочу спросить вас… То есть попросить. За этого Петрова.

— За него уже попросили, — почему-то с грустью ответил Александр Васильевич. — И что вы все в нем?.. — Но тут он замолчал. Отвернулся от Олега, немного помедлил и, вместо того чтобы пойти к двери, вернулся к столу.