Вера Колочкова - Кабы я была царица...

Никаких Колиных вздохов и виноватых взглядов она так и не дождалась. Ни к утру, ни к вечеру следующего дня. Все вышло наоборот – Коля проспал до обеда, а продрав глаза, так сердито в ее сторону зыркнул, будто это она перед ним неизвестно в чем провинилась. И даже опомниться не дал – тут же оставшуюся третью бутылку приговорил. В один присест, из горлышка, как залихватский гусар из старого кинофильма. И не закусил даже. Глянул мутными глазами, икнул, погрозил ей строго пальцем, потом произнес нечленораздельно:

– Ти-ше. Ти-ше. Не возникай. Просплюсь – человеком буду…

Проспаться, однако, ему никак почему-то не удавалось. И стать обещанным «человеком» тоже. Да и не уследишь же, в самом деле, когда у него это процесс очеловечивания начнется! Ей же на работу надо! У нее работа ответственная, ее старички немощные по своим квартирам дожидаются! Им до ее семейных трудностей дела нету…

А вчера вечером, придя с работы и увидев катающуюся по прихожей пустую бутылку из-под водки, она не выдержала, с порога закричала на него – сколько, вроде того, уже можно-то? Лучше бы и не кричала, не звала себе горя на голову. Коля вышел из кухни – весь вздыбленный, глаза дикие, уставился на нее, даже и не узнал будто. А она ему снова – ну чего ж ты, ирод, творишь, обещал же проспаться… Вот тут он скалку с кухни и схватил. А может, уже вышел с этой скалкой – она и не помнит теперь. И попер на нее с этой скалкой, как с шашкой наголо. Еле успела в ванной укрыться – сидела там до самой ночи, пока не услышала, как он в коридорчике свалился…

О, а вон и сосед Лешка со своей овчаркой из подъезда вышел – стало быть, полдевятого уже. Он всегда с ней в полдевятого гулять выходит, чтоб как раз к программе «Время» успеть. Что ж, и ей, наверное, домой пора. И вообще, хватит уже. Пора выставлять этого Колю к чертовой матери… Не надо ей такой семейной жизни. Если опять пьяный – то разговор один будет. Короткий. Скатертью дорожка вам, Коля, и все тут. Не для того она столько лет удовольствий всяческих себя лишала да к семейной жизни готовилась, чтобы теперь долгожданным гедонизмом, как Сонюшка говорит, на холодном ветру наслаждаться!

Решительно расправив плечи и мысленно закатав рукава, Тамара вышагнула из-за кустов, приветливо поздоровалась с Лешкой. И зашагала к своему подъезду – чего ей бояться, в конце концов? Она у себя дома, а не в гостях где-нибудь, чтоб по кустам прятаться. Открыв своим ключом дверь, поморщилась от шибанувшего в нос запаха стойкого перегара, осторожно заглянула в комнату. Коля спал на диване, пытаясь перекрыть звуками мощного храпа льющийся из телевизора сладкий голосок модного вихрастого мальчишечки, старательно поющего про то, что, оказывается, в жизни все «невозможное возможно». Бодренько так у мальчишечки все выходило – страсть как красиво! Особенно под Колин храп…

Пройдя на цыпочках в комнату и выключив телевизор, она вышла на кухню, села около заваленного грязной посудой стола, опустила на колени руки. Как его выгнать-то теперь? Будить да силой выталкивать? А вдруг он опять за скалку схватится? Иль еще чего похуже в руки возьмет? Нож, например? О господи, пронеси…

Задумавшись, она и не заметила, как Коля сам нарисовался в дверях кухни, держась за косяки. Долго смотрел размытым взглядом, медленно водя головой, будто пристраивая ее заново на плечи. Потом промычал с хрипотцой:

– Зойка, давай быстро в магазин сгоняй… Ну? Одна нога здесь, другая там…

– Какая я тебе Зойка? Ты что? – подняла на него удивленные глаза Тамара.

Коля долго и невнятно смотрел ей в лицо, собирал в складочку рябой лоб, потом вдруг прохрипел грозно:

– А ты хто вообще? Ты чего тут? А ну пошла вон отсюдова, сучка приблудная!

Она и опомниться не успела, как он сцапал ее за отвороты плаща, приподнял со стула, дыхнул отвратительным перегаром в лицо. И поволок в прихожую – откуда только силы взялись! Вроде стоял в дверях еле живой, коленками подгибался, и вдруг закаменел весь! Она попробовала было руки его от себя отодрать, да куда там… Хорошо хоть, успела сумку свою с тумбочки схватить, пока он дверь открывал. В дверях она, конечно, уперлась, замахнулась на него сумкой с отчаяния… В общем, не стоило ей этого делать конечно же. Как говорят в боксе, сама открылась. Для пьяного Колиного кулака. Прямо в глаз ей тот кулак прилетел, аж в голове помутилось от неожиданности. Пока она, охнув, закрывала лицо руками, дверь перед носом и захлопнулась.

Сколько она простояла перед собственной дверью, оглушенная Колиным кулаком, Тамара и не помнила. Когда в соседской двери зашуршал ключ, бросилась вниз по лестнице, выскочила под начавшийся мелкий, будто сыпавшийся с неба сквозь сито дождь, пошла куда глаза глядят, глубоко и часто дыша. Лицо тут же стало мокрым, и это было даже кстати – слез на нем не видно. Внутри, кроме растерянности, ничего не чувствовалось, будто и по душе тоже вдарил Колин кулак, и она онемела на время, чтобы дать своей хозяйке как-то прийти в себя. Вот странно – почему-то раньше она себя считала сильной женщиной, способной противостоять любым жизненным неприятностям, и сама могла кого хошь обидеть, и за себя постоять, а тут… Ослабла будто. Неужели все женщины только в трудностях бывают сильными? А когда послабка в этих трудностях выпадает, когда поманит хорошая жизнь возможностями, тут и приходит проклятая растерянность, и сделать с нею ничего не можешь? Конечно, не можешь, когда все твои мечты разбиваются вдрызг о пьяный кулак…

Остановившись, Тамара огляделась – куда теперь идти-то? В милицию, что ль? Так там опять скажут, как те, давешние, – сама во всем виновата… Да и ночь почти на дворе, надо бы хоть куда голову приткнуть. Что ж, придется к Сонюшке ехать, на другой конец города…

В автобусе, заняв место у окошка, она вынула из сумочки пудреницу, глянула на себя в круглое зеркальце. Оно тут же услужливо выхватило наплывающую багровость под глазом, грозящую перейти со временем в здоровенный синюшный фингал. Кондукторша, сложив руки на ремни своей сумки, встала над ней участливо, поцокала языком:

– Это кто ж вас так разукрасил, женщина? С мужем, что ль, подрались?

– Ну да… С мужем… Я сейчас… Я деньги на билет достану… – бестолково засуетилась по карманам Тамара.

– Да ладно… Так поезжай. Чего уж, – великодушно разрешила кондукторша, вздохнув и покачав жалостливо головой.

Именно эта солидарная бабья жалость и доконала Тамару. Отвернувшись к окну и закрыв лицо руками, она заплакала, сотрясаясь полными плечами. Господи, за что? За что к ней так несправедлива судьба, господи? Она же не так много у нее просила, она же мечтала не о принце каком, а об обыкновенном мужикашке, таком, какой есть под боком у всех ее знакомых женщин… Чтоб так же иногда, подперев щечку, пожаловаться в женской компании – мой-то, мол, вчера опять на бровях пришел… И еще ей почему-то всегда очень обидно было, когда такая вот жалобщица вдруг начинала ей приговаривать: завидую, мол, тебе, Тамарочка! Счастливая ты! Одна живешь, у тебя такого безобразия в доме нету! Что-то очень уж оскорбитель но-обидное для нее, для Тамары, звучало в этой неуклюжей зависти. Вроде как не завидовала, а, наоборот, очень даже высоко поднимала себя над ней та жалобщица…