В твоем плену (СИ) - Роач Лия

Сплю, просыпаюсь, рыдаю, пью снотворное и снова сплю.

Сплю, потому что бодрствовать невыносимо. Невыносимо отвечать на звонки, невыносимо выслушивать соболезнования, невыносимо снова и снова отвечать на бесконечные вопросы: "Ничего не видела. Ничего не слышала. Ничего не знаю. Рассел со мной о делах никогда не разговаривал. При мне ни с кем не встречался. Никому не звонил. Ни о чем не договаривался…"

Невыносимо ждать звонка Сойера…

Невыносимо чувствовать на себе сочувственные взгляды. Пусть даже родных людей.

Когда не сплю, я пребываю в полной прострации, пугая их и заставляя беспокоиться. Знаю, что Ритка перезванивается с отцом, жалуется ему на меня, знаю, что мама прилетела поддержать, что Спенс регулярно спрашивает обо мне, но мне все равно. Я отомру только, когда появится Сойер. Но он не появляется.

Утром дня икс я не могу заставить себя встать с кровати. Тупо таращусь в потолок, вялая и безучастная к происходящему. Если похороны пройдут без меня, я не расстроюсь. Скорее всего, этого даже не замечу. Я могу так лежать еще долго - всю жизнь.

Но разве мне позволят?

Ритка бесцеремонно плюет мне в лицо холодную воду, пытаясь привести меня в чувство, и, не обращая внимания на сопротивление, вдвоем с папой выводят меня из дома. Выволакивают.

На улице толпа одетых в черное людей. Боже, откуда столько?!

Многие в темных очках, хотя льет дождь, достаточно сильный, и глаза не нуждаются в защите. По крайней мере, от солнца. Все с зонтами, такими же черными - траурными, - как одежда. Глаза болят от черноты и даже начинают слезиться. Поэтому я не замечаю, как кто-то подходит ближе, и вздрагиваю, почувствовав, что меня обнимают - Спенсер. Без улыбки и своей обычной дразнилки про секси-мачеху. Ни один человек в мире сейчас не назовет меня секси…

Рядом со Спенсом мать, бывшая жена Рассела Кэролайн, элегантная и сдержанная - безупречная, - мне до нее как до луны… Она робко улыбается и ободряюще сжимает мой локоть. Вымученно киваю в ответ - так положено, - и в этот момент ощущаю покалывание на щеке, легкое жжение, как от прикосновения взглядом… Я не сомневаюсь ни секунды - ТАК смотреть может только он!

Вскидываю голову, враз загоревшимися глазами жадно ощупываю каждое лицо, выискивая в толпе Сойера.

- Хэвен, что случилось? Кого ты ищешь? - тут же напрягается Рита.

Качаю головой. Я ищу, но не нахожу. Его нет. Мой лихорадочный взгляд снова потухает, будто кто-то щелкнул тумблером.

В церкви я еще раз ощущаю кожей это покалывание, посылающее волны электричества по моему уставшему телу и, вытянув шею над частоколом голов, я шарю глазами по рядам с сотнями присутствующих, с отчаянием и надеждой - с отчаянной надеждой. Но и тут его нет.

Сдувшись, как шарик, и сгорбившись, вжимаюсь спиной в полированную скамью.

Панихида идет, кто-то подходит, что-то говорят, выражают соболезнования, кидают сочувственные взгляды, а я хочу лишь одного - чтобы все поскорее закончилось, и я осталась, наконец, одна. У меня нет сил играть роль убитой горем жены. Не тогда, когда я знаю, что все это из-за меня. Все эти люди потеряли дорогого человека, друга, коллегу, потому что я так захотела.

Да, не я нажала на курок, но я не могу не чувствовать себя виноватой в его смерти. Я виновна в том, что позволила себе думать, пусть и на миг, пусть и не всерьез, но задумалась, что такой исход - единственный шанс для нас с Сойером. И теперь…

Теперь Рассел мертв, а Сойер… а Сойер меня избегает.

К моменту, как мы прибываем на кладбище, дождь уже закончился, но земля сырая, и ноги утопают в мокрой траве.

МакАртур, опустив глаза и сняв очки, говорит что-то высокопарное, берущее за душу, я глотаю слезы и воздух ртом. Душит. И давит. И боль, и тоска, и чувство вины.

Странное ощущение, будто через меня пропустили электрический ток, преследует меня и здесь, но я на него не реагирую - фантомные боли, не более. Какой смысл снова разочаровываться?

Расфокусированный взгляд случайно натыкается на Спенсера, и сердце пропускает удар. Спенс не один, его собеседник ко мне спиной, но я знаю, кто это.

Он все же пришел…

От того, что я, наконец-то, вижу его, у меня буквально сносит крышу. Я столько этого ждала, так отчаянно хотела. Я видела сны про нашу встречу, в основном, жуткие… И вот он здесь, передо мной. Так близко и так далеко. Как никогда…

Смотрю на него, не отводя глаз, даже, кажется, не моргаю, и мне плевать, что это могут заметить. Пожираю истосковавшимся взглядом его прямую широкую спину, умоляя мысленно: "Взгляни на меня. Пожалуйста, обернись". И он оборачивается. Не сразу. И не ко мне.

Как ни силюсь, поймать его взгляд у меня не получается, он ни разу не поворачивается ко мне лицом, не ведет головой в мою сторону даже случайно. Будто старательно контролирует свои движения. Мне приходится довольствоваться лишь строгим профилем. Но и его достаточно, чтобы увидеть, как он бледен… и хмур.

Я понимаю, здесь не место и не время для обмена взглядами, но мне ведь не много надо, я лишь хочу увидеть выражение его глаз, хочу прочесть в них, что у нас все хорошо. Убедиться, что теперь, когда все закончилось, мы будем вместе, но он, как и все здесь, в темных очках. Церемония больше похожа на съезд агентов из Матрицы, чем на гражданскую панихиду.

К сыновьям подходит мать, а я умираю от зависти. Потом подходят другие родственники и друзья, а я цепенею и боюсь сдвинуться с места, хотя больше всего на свете желаю оказаться рядом с ним.

"Подойди ко мне. Подойди ко мне, - повторяю как мантру, давясь слезами. - Пожалуйста, подойди. Неужели ты не видишь, что я погибаю без тебя?.. Ну подойди же!"

И он подходит.

Когда гроб опущен в землю, ко мне вереницей стекаются все, по одному. Сойер подходит сразу после своей матери. Сняв очки, пожимает руку отцу, дотрагивается до плеча Ритки и наклоняется, чтобы обнять меня.

Я забываю дышать.

На один краткий миг наши взгляды встречаются, и в его глазах цвета грозового неба я вижу свое отражение и… холод, отчужденность и пустоту. А еще стоп-сигнал.

Его суровый взгляд буквально пригвождает меня к месту, лишает голоса. Я собиралась шепнуть ему что-то, сама не знаю что, но он мне запрещает. Запрещает с ним говорить.

В этом взгляде я не вижу любви, не вижу даже сочувствия, наоборот, меня окатывает волной холодного презрения и пугающего безразличия.

В своих звериных объятиях он удерживает меня лишь секунду, а когда размыкает руки, я пыльным мешком оседаю на мокрую землю.

Возвращаться в реальность не хочется.

В ту реальность, где Сойер презирает меня, где я ничего для него не значу… Нет! Пусть лучше я навсегда останусь без сознания, буду в вечном забытьи, как чертова спящая красавица.

Но эти жестокие люди, называемые семьей, теребят и лупят меня, заставляя вынырнуть из спасительного обморока.

Нехотя приоткрываю тяжелые веки, но, увидев перед глазами Сойера, тут же распахиваю глаза шире и сажусь. Перекрещиваюсь с ним взглядом, но он отводит свой. Сразу отворачивается и уходит. Я вновь откидываюсь назад и только тогда понимаю, что лежу на заднем сиденье машины. Смотрю значок на руле - папиной машины.

- Хэвен, ты нас напугала! Говорила же - поешь перед… - ворчит над головой Ритка. - Как ты себя чувствуешь?

Ее ладонь ложится мне на лоб. Приподнимаю голову, чтобы увидеть ее не на шутку встревоженное лицо. На маме, что торчит рядом, лица нет вовсе. Только сейчас понимаю, что ей, наверное, тяжелее всех сейчас. Я привыкла считать, что Елене Измайловой плевать на дочь, как, собственно, было плевать и на сына. Мне казалось, что ничто и никого во всем мире она не любит, кроме своего драгоценного Дениса Вахрушева. Из-за него мать дважды круто меняла свою - и нашу - жизнь.

Но, может, я в ней ошиблась?.. Может, обиды мешали увидеть ее настоящую?..

- Нормально я.