Агнесс Росси - Юбка с разрезом

В один из дней поехала в Ньюарк. Закладная по дому находилась в местном банке, а я должна была предоставить некоторые документы. Я заблудилась, пока искала банк, кружила по улицам с обветшалыми домами почти час. Бесчисленные магазины по сторонам дороги, с товарами, кучей сваленными в корзины. Они стояли прямо на тротуаре, в кассах расплачивались только наличными, кругом незаселенные дома — все как в беднейших кварталах Атлантик-Сити, только повыше уровнем.

Служащий банка был со мной немногословен. Разговаривая сдержанно, я чувствовала какую-то вину перед ним.

В магазине «Бэмбергер» в Ньюарке я выглядела белой вороной. Не часто богатые белые люди там покупали. Более оживленная атмосфера, чем в пригородных магазинах, более грязный пол, за товаром не так внимательно следили. Многие продавцы работали с давних времен, они помнили Ньюарк в лучшие времена. Им бы хотелось, чтобы такие люди, как я, снова посещали их магазин, они смотрели на меня с любовью. Отношение ко мне было великолепным, правда. Я была как никогда дерзкой, украла маленький флакон очень дорогих духов. Попросила продавца показать с полдюжины разных духов. Эта милая старушка была польщена, решила, что мы с ней совсем не то, что все другие покупатели. Все вокруг сами по себе, а у нас с ней есть что-то общее. Ей бы никогда не пришло в голову следить за моими руками.

Кража в Ньюарке доставила мне особое удовольствие. Дорога из Сиддл-Ривер, суматоха на улицах, уважительное отношение старых евреек-продавщиц, выражение лиц девочек, сидящих на ступенях крыльца в ожидании автобуса. Они никогда бы не поверили, что я знаю, что у них сейчас на душе. Но я знаю. Я знаю.

Конечно, я чувствовала вину, когда нарушила клятву, данную себе в родильном отделении. Прошла ночью на цыпочках в детскую и посмотрела на спящую Сьюзен. Слушала ее дыхание. Содрогалась от собственной двуличности. В итоге, со временем я убедила себя, что мой обет остановиться и не воровать для блага дочери с самого начала был неправильным. Сьюзен пришла в этот мир не для того, чтобы исправлять меня. Всегда я ухитрялась так или иначе найти себе лазейку для оправдания.

Я была женой крупного бизнесмена, матерью троих сыновей и дочери. Была воровкой — ловкой, смелой, бесстрашной. Эгоистичной. Не забывайте, эгоистичной! С чем можно сравнить это ощущение? Я чувствовала, будто где-то в пути от меня откололись какие-то части, будто я страдаю кислородным голоданием, будто моя кровь начала бродить, как бродит вино, киснуть, как молоко.

Год был трудным, ужасным. За несколько дней до Рождества Лоррен узнала, что у нее рак груди. Когда Джон появился дома посреди дня, я думала, что-то стряслось, какой-нибудь сокрушительные провал в делах. «Моя мать», — почти беззвучно сказал он. Он никогда не называл ее так, всегда просто Лоррен. Он сел на телефон и обзвонил знакомых врачей. Сказал, что перевез Лоррен из Атлантик-Сити в Слоун Кеттеринг. Ее прооперировали и облучили, но слишком поздно. Через месяц после операции обнаружилась злокачественная опухоль мозга.

Сам дьявол приложил руку к смерти Лоррен. Не придумаешь ничего более жестокого. Искалеченная, только в минуты просветления понимающая, что обманута судьбой, она продолжала устраивать житейские дела: была уверена, что сможет возместить урон. Но она знала и то, что жить ей недолго. Джон сидел с ней, пока она не прогоняла его. Она говорила о делах двадцатилетней давности, принимая Джона за его отца, ругалась, как матрос в порту. Джону пришлось убрать из палаты телефон.

Боже правый, какой ущерб принесла сыну мать, одаренная такими исключительными качествами, как Лоррен. Джон весь ушел в свое горе. Испытания, связанные с болезнью Лоррен, оказались ему не по силам. Джон не мог избавиться от воспоминаний последних двух месяцев.

Как-то вечером я нашла его в подвале. Он перебирал одежду Лоррен. Я собрала вещи, чтобы продать их на блошином рынке в пользу госпиталя «Белли». У Лоррен было несколько роскошных вещей — она никогда не экономила на себе — и я знала, что дамы из госпиталя будут им рады. Джон распаковывал сумку с неистовой сосредоточенностью, взгляд у него был как у сумасшедшего. «Джон!» — окликнула я его, он вздрогнул, мгновение смотрел растерянно, потом начал кричать. «Превосходные вещи! Ты собралась от них избавиться? Ты в своем уме?» Он перенес наверх все до мелочи, что-то упало на цементный пол. Трудно сказать, сколько раз он ходил туда-сюда с этой одеждой.

Вещи Лоррен до сих пор лежат у меня в кладовке, по крайней мере, большая их часть. У меня так и не хватило храбрости кое-что выбросить. Несколько лет назад Сьюзен обследовала стенные шкафы холла и обнаружила одежду. Она восхищалась: «Одежда бабушки Тайлер!» В отличие от мальчиков, она не помнила Лоррен. Утром она спустилась, одетая в одну из юбок от «Шанель», большой свитер и в легкие спортивные ботинки из ткани. Джон поддразнивал ее, но на самом деле получал от этого удовольствие. Он самодовольно взглянул на меня, словно говоря: «Видишь? Превосходные вещи!»

Конечно, Джон скучал по матери. Она была его деловым партнером, учителем. Часто психолог беседовал с Джоном целый день. Кроме меня и детей у него не было никого. Для нас он муж, отец, советчик. Были партнеры по бизнесу, с ними он ходил на ланч, играл в гольф, но настоящего друга не было. Джон мог бы довериться мне, но боялся, боялся расстроить меня, боялся, что я начну опять воровать.

После смерти Лоррен я чувствовала себя покинутой. Мне казалось, что я была замужем за Джоном и Лоррен. Так и было. Хотя я часто негодовала из-за этого. Без Лоррен наша семья выглядела незащищенной.

После первого периода безутешного горя Джон впал в депрессию. Всю свою энергию он направил на работу. Денежные трудности все еще не разрешились. Честно, я не представляла, как Джон со всем справится. Должно быть, он чувствовал себя таким одиноким во всех попытках поправить ущерб, причиной которого были последние денежные вложения Лоррен. Как часто в течение рабочего дня ему хотелось посоветоваться с матерью? Дома он сидел в кабинете и предавался своим скорбным мыслям, а потом выпивал виски и ложился спать.

Все мы боялись за него. Сьюзен едва начинала ходить. Я щедро уделяла ей внимание, чтобы возместить неприветливое отношение Джона. Мальчиков я постоянно одергивала, чтобы вели себя потише. Дэвиду было двенадцать, и уже тогда он был горячим и вспыльчивым. Начал грубить мне, не говорил, куда идет и когда вернется. Мне нужна была помощь Джона, но я не осмеливалась попросить. Джону-младшему было четырнадцать лет, я считала его слишком серьезным. Он знал о денежных затруднениях, они его пугали. Он попробовал поговорить об этом с Джоном, но Джон ответил, чтоб он не совался не в свое дело, а занимался алгеброй и химией. Эндрю — ангел, у этого ребенка от рождения был характер святого. Вот почему я всегда мирилась с недостатком честолюбия у него и никогда не отказывалась давать ему деньги.