Линда Олссон - Астрид и Вероника

— Сбор урожая… с этим ничто не сравнится. Может, человека от природы тянет по осени делать запасы на зиму. Собрать грибы, ягоды, наварить варенья, заготовить солений. Мне это занятие всегда было в радость.

Покончив с грибами, Астрид встала и стряхнула очистки с полотенца.

— Да и осень я из времен года больше всего люблю. Кто-то считает, что на ней год кончается, умирает. А для меня она, наоборот, всегда означает начало. Начинается время чистоты, ясности, когда ни на что не отвлекаешься, время наводить в доме порядок, готовиться к зиме. — Астрид села, привалилась спиной к стене дома, взяла бокал с вином в пальцы, испачканные красным соком рыжиков. — У меня так и есть. Мой дом приведен в порядок.

Они еще посидели на крыльце, а когда в воздухе повеяло ночным холодом и поднялся туман, Астрид принесла из дома два шерстяных одеяла. Закутавшись, обе уютно устроились на ступеньках и молча следили, как наступает ночь. Вероника смотрела в небо и, по мере того как глаза ее свыкались с темнотой, видела в черной бездне над головой все больше и больше звезд.

Настал День Всех Святых — первая суббота ноября. Вероника растапливала плиту в кухне. Уже похолодало, но последние недели погода держалась ясная и мягкая. Словно чья-то ласковая рука припорошила окрестности пушистым снежком и задернула небо легкой облачной кисеей. Временами проглядывало солнце, но теперь оно уже не поднималось высоко в небо, а бледно сквозило в дымке. Порой целыми днями висел туман.

Вероника уже почти собралась и упаковалась к отъезду. Она привезла с собой совсем немного вещей, да и за эти полгода накопилось тоже мало. Тем не менее сборы в дорогу отчего-то оставили у нее ощущение утомительного и затянувшегося предприятия. Быть может, потому, что Веронику переполняли бурные и неуправляемые чувства, в которых она никак не могла разобраться.

Следующим утром ей предстояло поехать в Стокгольм встречать отца. На будущее Вероника не загадывала и дальнейших планов пока не строила, но успела коротко рассказать ему, что подумывает о Новой Зеландии.

— Я много где побывал, а вот там — ни разу, — отозвался на это отец.

Больше он ничего не сказал, а Вероника не ответила. Она ощущала, что ей нужно время на размышления, нужно понять, хочет она поехать одна или с попутчиком. И ей показалось — отец понял ее колебания и потому к этой теме пока не возвращался.

Обычно Вероника терпеть не могла собираться в дорогу и всегда откладывала сборы до последнего. Но на сей раз получилось иначе. Да, она нервничала, сборы утомляли ее, но не так, как раньше, потому что у Вероники появилось ощущение цели и даже предвкушение каких-то перемен. Хотя она еще не составила четкого плана на будущее, но исполнилась сил и энтузиазма, голова у нее работала ясно, на душе было легче.

Но почему-то сейчас, когда Вероника сидела с чашкой кофе и смотрела в окно на дом Астрид, на нее нахлынули совсем иные чувства. Ее вдруг тяжким грузом придавили размышления о том, к чему приведет скорый отъезд. Эти мысли свербили где-то за кулисами сознания, отдавали монотонной глухой болью. Собираясь в путь, Вероника растревожила затаенную и неотвязную печаль, которая дремала где-то в глубине ее души. И теперь она не уставала дивиться: поразительно, как в сознании уживаются столь противоречивые чувства. Вероника понимала, что обжилась в деревне и в доме, привязалась к ним и они стали для нее родными местами. И потому ей впервые в жизни было печально уезжать.

Вероника рассматривала дом Астрид, и хотя старушка не показывалась и свет там не горел, дом все равно казался ей живым. Медленно поднявшись, Вероника поплелась на второй этаж, чтобы доуложить вещи. На полу в спальне стоял раскрытый чемодан, а рядом — две коробки с книгами и компакт-дисками. Вероника выдвинула почти пустой ящик ночного столика, достала заколку, блокнотик, ручку. И наконец, записную книжку, которую Астрид подарила ей на день рождения. Села на кровать и раскрыла книжку.

Вероника и раньше несколько раз вынимала ее из ящика, но не открывала, а клала обратно. Ей казалось, что нужно погодить, дождаться подходящего момента, как-то настроиться и только тогда страницы подпустят ее к себе. И вот миг настал. Вероника поначалу не читала, а просто рассматривала записи. Почерк оказался уверенным, четким, и кое-где на полях попадались рисунки — в основном наброски растений и птиц. Судя по всему, некоторые записи делались в несколько приемов, словно хозяйка дневника возвращалась к ним снова, чтобы добавить какую-то мысль или замечание. А ближе к концу дневника местами попадались вымарки — зачеркнуты были целые абзацы, заштрихованы так плотно, что и не прочтешь. Вероника не спеша пролистала дневник к началу и погрузилась в чтение.

Эту записную книжку прислали мне в подарок на день рождения. Я так давно не получала почты, и вот — посылка, и к ней письмо. Не пойму, отчего ни словом не упоминается ребенок. Ведь я писала на прошлой неделе и на позапрошлой. Неужели он не получил моих писем?

Но оба в добром здравии, и дедушка, и бабушка.

Вероника перевернула несколько страниц.

Теперь эта девушка прячет глаза, как и прежние. Сегодня день стирки, я вижу, как она развешивает белье на веревке. Милая девчушка, но я знаю — теперь она вскоре возьмет расчет.

Вероника положила книгу на колени и глянула в окно. Казалось, слова эти дотянулись из соседского дома напротив и настойчиво затеребили ее за руки и эхом откликнулись во всем теле.

Он больше не смотрит на меня. Каждый вечер запирается в кабинете. Я забросила живопись. Стою перед мольбертом с кистью в руке, но голова пуста. Будто меня постигла какая-то непонятная слепота.

Но потом я ухожу к реке и смотрю, как она катит свои бурные воды, и краски возвращаются ко мне. Отыскать их, вернуть их получается только на свободе. А в доме — никак.

Затем две страницы были вырваны. Вероника провела кончиками пальцев по оборванным неровным корешкам.

Я жду ребенка, но теперь мечтаю о том, как бы отсрочить роды. Хочется подольше задержать малыша в своем теле. Защитить.