Линда Олссон - Астрид и Вероника

Наверно, он хотел бы, чтобы я родила сына. Если он, конечно, задумывался о моей беременности. Но я сердцем знаю, что рожу дочку. Я решила, что не стану просить, чтобы ее назвали в честь моей матери. Пусть лучше получит имя, которое больше подходит этим краям. Мне хочется, чтобы она была здесь счастлива. Если он позволит, нареку ее Астрид. Та, которая любит.

Вероника пролистала дневник до конца и прочла последние строки, которые можно было разобрать.

Я должна воспитать ее сильной. Умеющей любить, но и сильной тоже, потому что…

На этом запись обрывалась, и дальше целых полстраницы было густо вымарано чернилами, да так яростно, что перо даже прорвало бумагу, а сами чернила пропитали ее насквозь. Закрыв книжечку, Вероника некоторое время изучала дом напротив. Затем вытащила из чемодана красную флисовую куртку, бережно завернула в нее коричневую книжечку и уложила на самое дно чемодана.

Упаковав вещи, она спустилась в кухню, посидела у стола. День померк, в комнату вползали сумерки. Вероника увидела, как осветилось окно соседского дома — Астрид зажгла лампу над кухонным столом.

Сегодня они сговорились попозже днем прогуляться к реке, а потом дойти до церкви. В День Всех Святых без внимания не оставалась ни одна могила, даже те, которые в течение года никто не навещал. И на каждой могиле горела свеча. Вероника с детства помнила эти посещения кладбища в День Всех Святых; ее водили на могилу к бабушке и дедушке. Сейчас, глядя за окно, она живо вспомнила один такой день, тихий, промозглый, туманный. Большое стокгольмское кладбище мерцало огоньками множества свечей. Маленькой Веронике оно тогда показалось волшебным и таинственным, и она охотно шла по кладбищу, держась за отцовскую руку, и волновалась, можно ли тут радоваться или это нехорошо.

Вероника пошла за Астрид. Всего-то два пополудни, а уже смеркается, отметила она. Старушка на стук открыла сразу — она была готова, уже успела надеть куртку и, спускаясь с крыльца, натягивала вязаную шапку и перчатки. Снег на дорожке лежал тонким слоем, кое-где проступал гравий — снегопада не было уже несколько дней. Астрид взяла Веронику под руку, и они зашагали с холма. Шли молча, разговаривать им не требовалось, и так было хорошо.

Холодный воздух покалывал лицо, но обе они предусмотрительно оделись по погоде: Астрид — в овчинную дубленку, а Вероника — в стеганую куртку с капюшоном. Погода стояла безветренная, так что шли они неторопливо, медленнее, чем на обычных утренних прогулках. Голые деревья посверкивали инеем, и на полях лежал легкий снежный покров.

— Такая погода была в день, когда я приехала, — вспомнила Вероника. — Но март и ноябрь сильно различаются между собой.

Она всмотрелась в даль, где у подножия холма начиналась деревня. Над крышами кое-где поднимался печной дымок, мешаясь с туманом, а так — ни души, ни огонька.

— В марте знаешь: если потерпишь, если выдержишь, то потом будет светлее. А в ноябре надо найти в себе силы встретить темноту. Нужны запасы на зиму — чтобы амбары были полны зерна, урожай собран.

Астрид не отозвалась, лишь подстроила свой шаг под шаг Вероники. Та продолжала:

— Говорят, март — самый тяжелый месяц в году. Больше всего народу умирает. А вот про ноябрь я слышала другое: мол, дети, родившиеся в ноябре, самые крепкие, потому что мамы вынашивали их летом и сами за лето окрепли. Весна напоминает нам о жизни, хотя на деле часто приносит смерть.

Вероника умолкла. Потом остановилась и повернулась к Астрид.

— Для меня-то март и правда всегда был самым тяжелым в году, — призналась она. — Весна — это не для слабых. Но теперь у меня есть запас, вот это лето. И я готова встретить темноту зимы. Я накопила сил.

И вновь Астрид не ответила, но, когда они двинулись дальше, крепче сжала руку спутницы.

Выбрали они тот же маршрут, что и в первую прогулку, и снова, миновав лесок и очутившись в поле, остановились посмотреть на новые дома. Сейчас, в зимних сумерках, дома смотрелись особенно печально — в окружении голых полей, темной глины, с которой ветром сдуло снег. А вокруг — ни кустика, ни деревца, лишь пустые поля. Веронике казалось, что дома зябко жмутся друг к другу и они еще сиротливее, чем в прошлый раз.

— Как увижу эти дома, так сразу много чего на ум приходит, — сказала Астрид. — Сразу думаю о том, какую жизнь кто для себя выбирает. Поглядите на деревню и тамошние старые постройки. Они так и теснятся друг к другу. Наверно, в этом-то суть деревни.

Не сговариваясь, Астрид и Вероника вгляделись в деревенские дома вдалеке. Зашагали дальше, вдоль реки.

— Но эти новые жмутся друг к другу совсем иначе, чем деревенские старые, — заметила Вероника. — На старые поглядишь — и кажется, они сами со временем так выросли, от природы. Но каждый из них сам по себе. Они не вместе.

— А я думала о тех, кто живет в новых домах, — отозвалась Астрид. — Мне сдается, живут там старики. По-моему, они выбрали это место не из страха или отчаяния… Кажется, я знаю, чего они хотят. — Астрид посмотрела вдаль — на краю неба закатный свет слабо просачивался сквозь туманную дымку. — Они поселились тут, чтобы жить поближе друг к другу. Потому что поняли: им нужны соседи, нужно, чтобы рядом кто-то был. А как поняли — поспешили поселиться поближе друг к другу, пока еще не поздно. Надеюсь, я не ошиблась. Мне кажется, так оно и надо — чтобы старики жили в новых домах, а молодежь в старые перебиралась. — Астрид похлопала Веронику по руке. — Так что я предпочитаю думать — не с испугу они друг к дружке жмутся, а обнимаются так. По-моему, это хорошо.

Река текла медленно, будто ее уже прихватило морозцем. Астрид и Вероника подошли по заснеженному берегу поближе к воде и посмотрели на ее темную гладь — ровную и спокойную, хотя казалось, в глубине что-то шевелится.

— Бывали зимы, когда река замерзала, тогда мы катались на коньках, — припомнила Астрид. — Но дожидались января, чтобы лед был крепкий. А иной раз реку льдом схватит, но тонким — так за всю зиму толком и не замерзнет. — Она втянула ноздрями холодный воздух. — Сейчас еще только ноябрь, какая будет зима — не угадаешь.

Дорога, которая вела вдоль реки к церкви, оказалась безлюдна, и машины навстречу тоже не попадались. А на кладбище все выглядело совсем не так, как ожидала Вероника: лишь кое-где горели редкие огоньки свечей, да и навестить своих покойников пришел только один человек — какая-то пожилая женщина зажигала свечу у надгробия на дальнем конце погоста.

Астрид и Вероника остановились у фамильного надгробия Маттсонов. Астрид извлекла из кармана куртки четыре свечки, наклонилась, поставила их прямо на снег и зажгла. Возилась она долго — все никак не могла зажечь спичку, те гасли одна за другой. Вероника не вмешивалась, понимая, что старушке необходимо самой справить весь обряд.