Папа, спаси меня (СИ) - Ильина Настя

— Пойдёте гулять с Мордой во дворе? Вам обоим нужен свежий воздух! — подталкиваю я.

— Да! Да! — прыгает Егор.

Он стал очень активным, и я радуюсь, что нам удалось побороть болезнь. Теперь всё будет хорошо. Мы выходим на улицу, и Морда с Егором принимаются бегать по траве, а мы с Малой стоим рядом, и я обнимаю её. Она кладёт голову мне на плечо и улыбается.

— Не думал, что мы с тобой когда-то снова будем вместе. Даже мечтать об этом не смел, — шепчу я. — Скажи мне, Тоня… При беременности можно заниматься…

— Можно, — шепчет она, понимая меня на полуслове.

Меня почему-то охватывает волна ревности и злости. Откуда она знает? Неужели спала с Седым, когда вынашивала моего ребёнка?

— У нас с Женей не было ничего, пока я была беременна Егором, потому что из-за нервов у меня была угроза выкидыша… — словно прочитав мои мысли, говорит она. — Но врачи не запрещают… Это даже полезно, если никаких угроз нет…

Я вспоминаю, как вытаскивал Тоню из погреба, и всё, что мы с ней пережили, и передёргиваю плечами. Наверное, эти моменты теперь долго будут посещать меня в кошмарах.

Телефон начинает звонить, и я смотрю на экран.

Лапоть…

У него теперь ко мне больная любовь появилась?

Звонит чаще, чем родной дочери.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Нажимаю на кнопку ответа и подношу телефон к уху.

— Я около твоего дома стою, открой ворота! — говорит тесть.

Окей.

Убираю телефон обратно, достаю ключ из кармана и открываю ворота. Лапоть входит с большой машинкой в коробке и букетом цветов. Неужели вспомнил всё-таки, что у него есть семья? Хотя… Все мы грешим тем, что осознаём свою принадлежность к этому миру только тогда, когда можем потерять самое дорогое.

Лапоть подходит к нам с Малой, потому что Егор уж слишком увлечён игрой с Мордой. Он протягивает цветы дочери.

— Спасибо, — шепчет Малая и утыкается носом в букет.

И я думаю, что идиот, потому что не купил ей цветы. Я непременно исправлюсь: завалю Тоню подарками и цветами, буду радовать её, баловать свою малышку… Я всё исправлю, восполню всё, что у нас отняли однажды.

— Мам, Морда классный! — подбегает к нам Егор.

Лапоть дарит ему машину, и пацан с восхищением разглядывает её, а потом поднимает взгляд на дедушку.

— Хочешь, покажу, какую машину мне подарил Кирилл?

— Почему не папа? Разве тебе ещё не сказали, что Кирилл твой настоящий папа?

Глаза Егора ползут на лоб от удивления, а мы с Тоней переглядываемся, шокированные признанием Лаптя… Мы хотели сделать это как-то мягче, может быть, позднее.

— Папа? — переспрашивает Егор и смотрит на меня.

Я опускаю голову, потому что не знаю, что тут можно сказать. Я не готовился к этому разговору, не подбирал правильные слова…

— Папа! Я прятал твоего папу по глупости своей, а теперь вот он нашёлся… Это твой родной папа, Егор! Простишь деда за то, что скрывал его столько времени?

— Прощу! Если посмотришь машину! Папа, папа, держи!

Егор суёт мне в руки подарок, полученный от Лаптя, хватает того за руку и тянет к детскому внедорожнику, который я забыл зарядить. А я стою, прижимаю коробку к себе и поверить не могу. Пацан назвал меня папой?



Спустя неделю

Отец смотрит на меня насупившись, из-под бровей, но при этом глаза его блестят. Он внимательно оглядывает всю меня с ног до головы, будто бы впервые видит, и я чувствую, что Кирилл рядом напрягается — он тут же берет мою руку в свои и делает движение, будто бы хочет загородить меня своим мощным, огромным телом.

— Спокойно, Дикий, — выкидывает отец руку вперед, и оглядывается на Егорку, который убежал за новым трактором.

Мы замолкаем на мгновение. В горле — ком. Несмотря на то, что все втроем мы так или иначе общались все это время, договариваясь о каких-то бытовых вещах, но сейчас, когда за спиной остались все события этого ужасного года, мы будто бы снова стали тем, кем и были. Преданными одним человеком людьми.

— Дочь, прости меня, — тихо говорит отец. Я знаю, как трудно ему сказать эти слова — сложному, сильному, непростому человеку, мужчине, и от этого волнение в душе нарастает нешуточное. — Я оплошал.

— Еще как, — вклинивается Кир. Отец даже бровью не ведет на его замечание, все его внимание — на мне.

— Все всегда делал для тебя. Все. Хотел, как лучше. Как мог. — он замолкает, только переводит дух, и я выдыхаю, понимая, что все это время задерживала дыхание.

Напряжение между нами стоит нешуточное. У каждого есть, что сказать в ответ другому, в чем обвинить, и именно теперь, без шелухи последних событий, будет ясно: разойдутся наши пути или нет, и отец это прекрасно понимает.

И тут я думаю вдруг, что сама ради своего ребенка была готова на все, даже сломать жизнь себе. Что уж говорить о нем, том, который все всегда решал силой?

— Я понимаю тебя, папа, — тихо говорю и шмыгаю носом.

И атмосфера неуловимо меняется от этих слов. Кирилл отпускает мою дрожащую ладонь, я делаю шаг вперед, но отец буквально молнией преодолевает расстояние и притягивает меня в свои медвежьи объятия.

Не могу сдержать слез и реву, плачу так, будто бы случилось что-то плохое, но на самом деле — нет. Наоборот.

— Прости меня, дочь, — шепчет он и ерошит мне волосы, как когда-то очень давно в детстве и я слышу, как хаотичное бьется его сердце под стальной броней, которую они привык надевать на себя, чтобы никто не догадался, что и в его груди есть что-то человеческое.

Шмыгаю носом и прижимаюсь к нему теснее, ведь мне так не хватало все это время такой простой и важной поддержки, которую может дать один родной человек другому. Когда-то я была очень одинока и хотела, чтобы пришел настоящий рыцарь и спас меня от этого чувства, но отец, загнанный в свои рамки, не понимал, что его ребенку нужна именно такая поддержка, и спасти меня мог только он. И, несмотря ни на что, я рада, что наша жизнь сделала такой крутой виток, чтобы расставить все по своим местам, сделать спасителем того, от кого не ждали поддержки, и наказать того, кто этого заслуживает.

— Ну хватит, — вздыхает Кир совсем рядом, притворно сердясь. — Развели мокроту!

Отец отпускает меня, неохотно, тяжело, и вместе с тем с облегчением — ему тоже нелегко даются такие проявления чувств. Даже сквозь пелену слез я вижу, что его глаза подозрительно поблескивают.

— Пойдемте, мои уже подъезжают.

Я улыбаюсь и беру Кирилла под руку. Отец свистит, и Морда, порядком отъевшийся за последний месяц, выбегает к нему навстречу из-за угла. Мужчина садится на корточки и с удовольствием треплет собаку за ухом, что-то выговаривая щенку.

— Ну хватит реветь, — Кирилл останавливается и вытирает мои щеки своими горячими ладонями, а после прижимается своими губами к моим в легком, нежном поцелуе, и я чувствую, как из его нутра в меня перетекает сила.

— Ничего не могу с собой поделать, — смеюсь я.

— Скоро весь дом затопишь, — притворно сердито ворчит он.

— Скоро приедут? — перевожу разговор в безопасную плоскость, потому что действительно, последние недели очень часто срываюсь в плач, но это гормональное состояние подпитывается моим пониманием, которое обрушивается медленной волной: все хорошо, и плохого уже ничего не случится.

— Да должны уже, — мужчина смотрит на сотовый телефон, сверяя время, и озабоченная складка между бровей тут же меняет его лицо. Я провожу большим пальцем по ней, стремясь разгладить, убрать все заботы и хлопоты с его лица и с его души в ответ на ту заботу, которую он каждый день дарит нам.

Оглядываюсь на дом, и улыбаюсь. К дню рождения Егорки Кирилл расстарался, и мне кажется, немного переусердствовал, но это на него так похоже, что комментировать его поступок невозможно.

По всему периметру дома висит иллюминация, и вечером тут будет так светло, как на главной площади Нью-Йорка в Новый год, не меньше, и если присмотреться из космоса в эту точку, можно будет увидеть наш сияющий дом.