Иль Фарг. Невестка Эмира - Ульяна Соболева

А внутри меня ничего не всколыхнулось, и даже сердце не замерло. Наоборот, поскорее захотелось высвободиться из липких рук бывшего жениха, и я попятилась назад.

– Что ты… все изменилось. Все по-другому.

– Что по-другому? Разве ты влюблена в моего отца? Он же чудовище! Разве не ты просила меня бежать от него, не ты умоляла спасти тебя?

– Но ты не спас… ты женился.

– Меня заставили. И ты прекрасно об этом знаешь!

– Когда… когда меня тащили в сарай рубить руки, разве ты вступился за меня?

– Я бы вступился… Вика… Викочка моя.

Бросается ко мне, хватает за плечи и накидывается на мой рот. Его ладони шарят по моему телу, а у меня все внутри переворачивается, и я отталкиваю его. Но он сильнее, сдавливает все мое тело, тащит к постели, заламывает руки. Кажется, он осатанел.

– Перестань… ты же хотела этого, разве не за этим ты бежала со мной и пошла в этот отель? Давай… ты же просила, хотела меня. Попробуй, каков я после него! Я ласковый, я…

Изо всех сил впилась зубами ему в губу и ударила коленом в пах. На меня накатила волна дикого ужаса, что сейчас в этом номере может случиться самое ужасное – этот никчемный трус изнасилует меня.

– Ах ты ж сука!

Заорал и схватил меня за волосы, дернул изо всех сил в сторону постели.

– Ты с самого начала принадлежала мне. Это он украл тебя. Он присвоил тебя себе.

– Отпусти! – заорала и схватила с комода пепельницу, со всей силы ударила Рамиля по голове. Отскочила в сторону и схватила со стола нож для резки фруктов.

– Я всажу его тебе в горло, не сомневайся!

– Вика! С ума сошла! Викааа… я же люблю тебя! – захныкал, держась за разбитый в кровь лоб, и шатаясь приближался ко мне.

– Не подходи! Слышишь? Не смей!

– Но ведь ты… ты же меня любила! Меня!

– Нет! – крикнула и вдруг поняла, что и в самом деле никогда его не любила. Что у меня помутился разум, и я просто не рассмотрела и не узнала этого человека.

– Лживая тварь… ты изначально так задумала? Увидела моего отца и поняла, что он богаче и выгодней? Как он тебя еще не порвал своим уродливым членом? Или ты извращенка?

Двинулся ко мне, со всей силы ударил по лицу и отобрал нож, которым я успела полоснуть его по щеке, завалил на пол, придавливая к нему всем телом.

– Он всегда и все отбирал у меня. Ненавидел. И тебя отобрал… но я не отдам. Ты моя. Трахну суку, и пойдем дальше. Моей теперь будешь.

Мерзко лижет мою щеку, и я вся трясусь под ним, чувствуя, насколько тяжелое его тело, и понимая, что… что не смогу сопротивляться слишком долго. Он намного сильнее меня.

Я жил во мраке. В обжигающем вечном холоде. И никогда не представлял себе, что могу попасть под лучи света. Сама мысль об этом была мне чужда. Так как я привык быть ничтожным уродом. Я стирал малейшие проявления радости. Я не надевал никакого другого цвета кроме черного, и смеяться и веселиться при мне было запрещено. В моем доме не отмечали праздники, не пекли торты.

В моем доме было так же темно, как и перед глазами моих слепых дочерей. Им не нужен свет, и мне он не нужен. Я могу жить в полном мраке, как и они.

И вдруг… вдруг появилась ОНА. А я привык к темноте, привык, что ничто не мешает мне ходить на ощупь в моем мраке. И мне физически неуютно. Первое время меня просто до ярости слепил ее свет, и хотелось его выключить, погасить, отправить ее в темноту. Я словно отмахивался, закрывался, корчился, чтобы не подпустить к себе смертоносные лучи ее нежности. И ощущаешь, что наконец-то можешь дышать. Один вздох, другой, третий. И эти вздохи дарит тебе она. И я пытаюсь смотреть на свет и не жмуриться, не корчиться от боли. А потом начинать чувствовать ее тепло. Оно согревает и обжигает так, как не хочется верить, что кто-то или что-то может тебя, убогого, согревать. Но страх, что этот свет вырежет тебе глаза, постепенно отступает, и ты оглядываешься вокруг, замечая, что есть не только черные краски, что мир не окрашен в черное и серое. В нем есть оттенки, есть яркие до боли цвета, и это не только кроваво-красный. А есть и голубой… цвета небесной синевы, как ее глаза. И моя обожжённая шкура слазит, обнажая нежное мясо. Она говорит мне то, чего никто и никогда не говорил, она показывает мне краски, которых я никогда не видел, и постепенно я начинаю понимать, что больше не хочу во тьму, что мне нравятся цвета и оттенки, что я вдруг начинаю жить. Как будто вылез из склепа. Жалкое отродье, страшное настолько, что при взгляде на тебя у людей перекашивается лицо, а у женщин вырывается дикий крик.

И вдруг есть кто-то, кто не боится твоей уродливой личины, кто-то, кто касается ее пальцами, кто-то, кто способен поцеловать тебя в ответ и простонать твое имя.

Я впервые услышал «Ахмад» женским голосом. Я запрещал своим любовницам и шлюхам называть себя по имени. Слишком много чести марать его своими грязными ртами.

Я – извечное