Джоанна Троллоп - Любовь без границ

Ну так вот, когда (долгое время спустя) они выбрались из постели, Джеймс повел Кейт показать свой кабинет. Больше всего ее поразила чистота, и даже не чистота как таковая, а то, что очень старые вещи могут быть до такой степени чистыми и ухоженными. Она была уверена еще с детства, что быт — штука по природе неряшливая. Родительский дом не блистал чистотой, это еще мягко выражаясь, и хотя старых вещей там хватало, все это была рухлядь — ветхая, в пятнах, пропитанная невообразимыми запахами. В кабинете Джеймса каждая вещь лучилась зрелой, выдержанной красотой, как иной человек пышет здоровьем. Каждую вещь здесь уважали. Сидя в бесшумно вращающемся кресле, Кейт жадно впивала взглядом разодетую фигуру принца над столом: его изукрашенный жемчугами тюрбан, нити ожерелий на шее, саблю на шелковой перевязи и руку, которая так небрежно покоилась на эфесе.

Не прошло и двух недель, как она переселилась на виллу Ричмонд — в памяти не сохранилось, по чьей инициативе. Она была настолько переполнена желанием жить среди всех этих сокровищ, что формальное приглашение не казалось делом важным. Главное, что Джеймс был не против. Для Джосс была выделена отдельная комната, и хотя размеры ее были невелики, это был целый дворец для девочки, до сих пор даже не имевшей отдельной кровати. Она боялась там затеряться и два года отказывалась гасить на ночь свет. Когда Джеймс работал: писал статьи или давал урок у себя в кабинете, — Кейт ходила на цыпочках, переполненная благоговением. Она и не думала оспаривать его жизненную позицию, его нежелание менять что-то в привычном укладе, даже в мелочах. И много позже, уже поняв, как много значит в его жизни, уже сознавая свои права, она не пыталась все переиначить. Вилла олицетворяла для нее Джеймса, и Джеймс был ей безмерно благодарен за отказ выносить суждения, за способность принимать все таким, как есть. Молодая женщина, она сумела подстроиться под привычки человека в возрасте, одиночки и домоседа; приняла его фанатическую страсть к порядку, хотя сама предпочитала уютный кавардак; убедила Джосс, что (исключительно ради Джеймса) ей следует смирять в себе бунтарский дух взросления; первой заговорила о переезде дяди Леонарда — а взамен, без всяких просьб со своей стороны, получила право во всем остальном поступать, как считает нужным. В том числе оставаться свободной.

— Мне противно быть объектом жалости, но еще противнее быть обузой, — так она объяснила это Джеймсу после первого предложения.

— Что значит «противно быть обузой»? Вот еще новости! Это будет брак по любви, а любимый человек не может быть обузой. Мне было бы только приятно нести за тебя ответственность.

— Это ты сейчас так думаешь. И завтра так будешь думать, и послезавтра, но не всю жизнь. Дело непременно кончится разочарованием, и вот за это уже была бы ответственна я.

— Господи, да не будет этого! Ты мне нужна и будешь нужна всю жизнь.

— И все-таки нет.

— По такой притянутой за уши причине?

— Для меня это вполне солидная причина.

И так оно продолжалось, от предложения к предложению. Постепенно Джеймс перестал бояться, что отсутствие штампа сделает для Кейт разрыв более легким и вожделенным, что она оставит его. Начиная работу в «доме»: с проблемными семьями, с малолетними наркоманами и проститутками, с избитыми до неузнаваемости женами, — Кейт объяснила это желанием хоть как-то воздать миру за то, что Джеймс к ней так добр.

— Мне посчастливилось, а другим нет, — сказала она. — И мне неловко перед ними за свое счастье.

Поскольку эта работа не приносила заработка, три дня в неделю Кейт выходила в дневную смену в захудалой пиццерии: бухгалтером, кассиром, официанткой, а то и посудомойкой, если требовались лишние руки. Ей хватало на одежду для себя и Джосс, хватило бы и на свою долю в расходах по хозяйству, если бы Джеймс не пресек эти попытки на корню.

— Нет, нет и нет! Даже слышать не желаю! Можешь считать меня живым анахронизмом, но я не стану делить с тобой расходы. Для меня радость и удовольствие давать вам с Джосс кров и пищу, и я могу себе это позволить. Вот когда не смогу, тогда и обсудим этот вопрос, а пока знай набивай рот.

…Кейт схватилась за мыло и мочалку, как за спасательный круг. Она беспощадно драила себя, словно пыталась стереть что-то более гадкое и липкое, чем дневная усталость. Закончив и слив воду, она встала под ледяной душ и стояла столько, сколько могла вынести. Наконец до боли растерла посиневшее тело, надела домашнее — свои ветхие джинсы, старую рубашку Джеймса и носки с подошвой — и спустилась на кухню.

Там уже был накрыт стол, зажжены свечи. Джеймс даже взял на себя труд выложить мандарины в вазу красивой горкой. Со всех поверхностей было убрано и разложено по местам то, что успело там скопиться за день. Открытая бутылка вина «дышала» в центре стола. Пахло вкусной едой, приглушенно играла музыка, но стоило Кейт переступить порог, как Джеймс выключил радио. Встретив его взгляд, она закусила губу.

— Прости, ради Бога! Не понимаю, как это у меня вырвалось. Я совсем не хотела…

— Забудем, — сказал он, отворачиваясь. — Во-первых, это не важно, а во-вторых… во-вторых, это правда.

Наступило молчание. Каждый ждал от другого каких-то волшебных слов, которые разом все наладят. Увы, таких слов не существовало.

Зазвонил телефон. По привычке (Джеймс ненавидел телефонные разговоры) Кейт подошла снять трубку.

— Алло! А, это ты. Привет. Да, погода ужасная. Я вымокла насквозь. Подожди, я его позову.

Она протянула трубку Джеймсу с таким видом, словно это была оливковая ветвь мира:

— Звонит Хью.

Хью Хантер сидел на высоком стуле у бара своей безупречной деревенской кухни — безупречной благодаря Джулии, которая знала, когда следует остановиться, чтобы не переусердствовать. Это было удлиненное помещение с низким потолком, белеными стенами и пробковым покрытием на полу, как раз с таким количеством крупных предметов мебели и мелких аксессуаров, чтобы это радовало глаз. Здесь были антикварные керамические кувшины, фарфоровые тарелки и медные сковороды, но не слишком много и не чересчур напоказ. Все гости Черч-Коттеджа, словно притянутые магнитом, в конце концов оказывались на кухне, в уютном виндзорском кресле у плиты (разумеется, марки «Ага»), с благодушным довольством наблюдая за тем, как хозяйка помешивает соус или потчует близнецов чаем. У Хью было откуда позвонить: из кабинета в задней части дома или, скажем, из гостиной, где телефон стоял на столике между не менее уютными креслами — однако (особенно если звонок не был деловым) он предпочитал вести беседу отсюда, с высокого стула барной стойки.