Энцо Бьяджи - Причуды любви

В двенадцать лет Альфонсина была уже вполне зрелой девицей и отдала свою невинность официанту: видимо, в ней заговорил пролетарский инстинкт. Но, подобно Вирджинии Олдоини, у нее были большие амбиции, уравновешивающие полное отсутствие морали. «Почему я стала продажной женщиной? Да потому, что честным трудом никогда бы не достигла той роскоши, о которой мечтала», — признается она. Альфонсина была далеко не глупа и вовсе не безрассудна, хотя кроме роскоши ее всегда привлекала богема: среди ее любовников было немало писателей, художников, музыкантов. Она слыла женщиной светской, остроумной и практичной. Ее чарам поддался даже Ференц Лист, причем с ним она готова была бежать хоть на край света. Впрочем, возможно, тут сказалась ранняя усталость от жизни, полной бурных наслаждений. В этом пламени она сгорела всего в двадцать три года.

Париж всегда был идеалом и целью для прожигателей жизни, столицей искусств, беспристрастной науки, средоточием забвения. И к тому же законодателем женского имиджа. Вспомните роскошные тела ренуаровских женщин или коварных обольстительниц, которых запустили в серийное производство Коко Шанель и Маргерит[3], стрижки «под мальчика», длиннющие мундштуки слоновой кости были атрибутами их колдовского очарования… Разве можно забыть взгляд Мишель Морган, которой сам Жан Габен говорил: «Tu as des beaux jeux, tu sais»[4], или все то, что являла собой Брижит Бардо?

Для меня же истинным символом Парижа стала негритянка Жозефина Бейкер. Она приехала из Штатов в 1925 году. А как ее встречали в Италии!.. Самые крупные магнаты почитали за честь сфотографироваться с нею. Правда, в Риме из уважения к папе Жозефина Бейкер выступить не посмела.

И мне довелось ее увидеть. У нас в доме жил пожарник, который дежурил в театре во время представления, — так я напросился отнести ему ужин. Рассказывали, что в Фоли-Бержер Жозефина танцевала в одной юбочке из банановых листьев, в танце же срывала их один за другим и бросала в партер, ничуть не смущаясь — наоборот, она во всеуслышанье заявляла, что зады бывают разные, а ей своего стыдиться нечего. Вообще к этой части тела у французов (да и не только у них) отношение особое. Так, генерал Бертран в своих мемуарах пишет, что Наполеон не мог устоять перед Жозефиной Богарне, которая ему изменяла направо и налево, а он обращался с ней как с последней шлюхой именно потому, что у нее была «умопомрачительная попка».

Впоследствии я неоднократно видел Жозефину Бейкер и неизменно восхищался ею. Несколько лет тому назад она все еще пела «J'ai deux amours»[5], но теперь уже одетая — на ней были облегающее платье с блестками и головной убор из разноцветных перьев (прежде-то она очень коротко стриглась и так поливала волосы лаком, что они не рассыпались даже в самом буйном танце).

В какой-то момент она заметила, что один из зрителей разглядывает ее в бинокль. «Не надо бинокля, господин, — обратилась она прямо в зал, и в голосе ее звучала легкая грусть, — сохраните свои иллюзии».

«Я женщина на тысячу процентов, — любила повторять Жозефина, — и потому бросаюсь прямо в объятия зрителей, ведь я их всех обожаю». А тем, кто хулил ее за «бесстыдство», «за вихлянье задом», не без иронии возражала: «Не завидую тем, у кого зад столь скучен и безлик, что на нем можно только сидеть».

Еще одна известная женщина-вамп по прозвищу Мануш была с Жозефиной на «ты», равно как с великим Чарли, Ивом Монтаном, Марселем Ашаром, Мендес-Франсом, не избежавшими ее чар. Прежде чем стать почти законной супругой марсельского короля наркобизнеса, она одарила своей любовью многих английских лордов, знаменитых профессоров, прославленных художников. С ней распивали шампанское «мошенник века» Ставиский, Жан Кокто, Саша Гитри. В ее гардеробе некогда было одиннадцать норковых шуб и несчетное количество пар туфель из крокодиловой кожи.

Но когда я брал у нее интервью, от голубоглазой женщины со вздернутым носиком, чувственным ртом, длинными светло-каштановыми волосами и соблазнительной грудью, какой она изображена на портрете Ван Донгена, уже ничего не осталось. Мануш совсем опустилась, толпы любовников растворились в винных парах. В одутловатом лице и расхлябанной походке не было и следа прежнего очарования. Только ум ее, дерзкий и немного циничный, казалось, не потускнел с годами.

— Какие у вас сохранились воспоминания о первом мужчине в вашей жизни?

— Никаких. Слишком давно это было.

— Из всех ваших связей со знаменитостями какая сыграла наиболее важную роль в вашей жизни?

— С гангстером, отцом моего сына.

— А не страшно было быть подругой бандита?

— Ничуть, наоборот, все меня боялись. Теперь же, когда я одна, некоторые позволяют себе хамить.

— Что вы больше цените — любовь или дружбу?

— Пожалуй, любовь. Дружба вообще встречается крайне редко.

— Что у вас осталось от прежней жизни?

— Воспоминания — по-моему, это немало, — здоровье, а главное — чувство юмора.

— Но у вас есть о чем жалеть?

— Нет, я хорошо прожила, и, доведись мне родиться снова, я бы ничего не изменила.

— Что бы вы посоветовали девушке, которая только-только начинает жить?

— Искать любовь — везде и всегда.

— Что, по-вашему, главное в женщине?

— Быть привлекательной в молодости и не ныть, когда стареешь.

— А в мужчине?

— Его инструмент для наслаждения.

— Вы знаете, в чем смысл жизни?

— Не люблю мудрствований: про себя никто ничего не знает. Надо уметь радоваться каждому дню — вот и все.

В Париже, в доме на холме, жил некто Поль Леото в окружении сорока котов и пятнадцати собак. Он был женоненавистником и запечатлел это в своем дневнике. Мать бросила его, когда ему было три дня от роду, возможно, потому он всех женщин считал шлюхами. Многие страницы дневника посвящены его связи с мадам Гайзак или с «Пантерой», как он ее называл.

Леото фиксировал все их разговоры. «Во время нашей первой встречи я велел ей показать мне грудь. Она тут же исполнила мое желание. А потом сама спросила: «А не хотите ли посмотреть еще кое-что?» Я сорвал прикрывавшую ее простыню и увидел прекрасное обнаженное тело — ни грамма жира, как у юной девушки. Так и хотелось осыпать его поцелуями».

В другом месте своего дневника Леото утверждает: «Все эти любовные истории так однообразны и утомительны. Мне не надо иного счастья, как сидеть вечерами дома с четвероногими друзьями, с моими книгами и вот этими листами бумаги. Только в них я нахожу истинную ценность жизни».

Влияние эротики ощущается во всех сферах парижского бытия, начиная от кухни и кончая газетами. Диетолог Брийя-Саварен советует мужчинам почаще есть рыбу — по примеру дервишей, которые остаются совершенно равнодушны к одалискам, покуда едят баранину, но стоит им утолить голод рыбой, тут уж одалискам никакого покоя нет.