Ольрика Хан - Пока Майдан не разлучит нас

Вознаграждение за стойкость – оперный буфет. Шампанское! Как же давно я его не пила! Метрополитен прекрасен. Хрустальные люстры и золоченые зеркала в огнях, в зеркалах дамы и кавалеры – в самых неожиданных одеждах. Вот казак: человек в кубанке и длинной накидке из овцы. А это королева: бархатное платье на корсаже, шитый золотом воротник. Псевдояпонцы: кимоно, хаори. Даже подражатель Горбачеву есть: в его шляпе а-ля пирожок.

Мы свои на этом празднике жизни. В строгом костюме, строгой белой рубашке и не менее строгой лысине Лешка ни дать ни взять Михаил Сергеевич в Рейкьявике. Да и я – в сверкающем платьице под кокетливо-приталенным пиджачком – выгляжу никак не ниже рангом его возлюбленной леди Ра. Шампанское, близость Лешки, калейдоскоп нарядов, красок и разноцветных огней – все это зажигает меня восторгом, и я свечусь, как хрустальный сосуд, искрящийся разноцветными огоньками.

Гаснет свет, под куполами растворяется люстра… Влюбленно смотрю на Лешку. Какой же он красивый! Кладу руку ему на ладонь. Лешка перехватывает мою лапку, подносит к губам. Он рядом, но его нет. Он уже там – с голосистыми артистами на нарядной сцене. Лешка в блаженстве. В блаженстве и я. Не отбирая у Медведя руку, смотрю на сцену.

– Граф, я закончу рассказ о незнакомке.

– С нею в храме вы встретились?

– Уж третий месяц…

Таю…

В гостиницу снова бредем пешком, утопая в снегопаде. Рядом с отелем ночной ресторанчик. Вино, утиная лапка в медовом соусе, запеченный диковинным образом баклажан… Ах, Лешка, когда же мы научимся экономить? Смех за столом, снег за окном, наполненный свечами полумрак… Остановись, мгновенье!

Ночью просыпаюсь от жажды. Сажусь на кровати, оглядываюсь, пытаясь сообразить: есть ли в номере вода? Навожу резкость. Вода есть – нет Лешки. Осторожно открываю дверь в туалет… Нет, здесь его нет. Тогда где же? Комната одна – спрятаться негде. Бросаюсь к входной двери, выглядываю в коридор. Никого. Телефон! Набираю. Слышу Лешкины позывные. Черт, он оставил свой телефон в номере! Ошарашено сажусь на кровать. Ничего не понимаю…

Включаю свет, оглядываю комнату. Вижу лэптоп. Он на полу – не в сумке. От предчувствия холодею. Сажусь на пол рядом с лэптопом, осторожно открываю экран. Упираюсь взглядом в заголовок. Перевожу взгляд на картинку. Дрожащей рукой нажимаю кнопку видео. Боже мой… Неужели это не сон? Убитые, раненые, снайперы… Неужели это мой Киев? Моя Украина? Разве может это быть всерьез??

Мозг отказывается понимать. Оцепенев, сижу на полу, не в силах пошевелиться. «Этого не может быть», – стучит в висках, и этот стук заглушает стоны. Они прорываются наружу, раздирая внутренности, и те рычат в ответ. То, что из меня рвется, больше меня. Мощнее. Оно раздирает тело воплями, и они разносятся по ночной гостиничной пустоте. Пустота наполняется шепотом просыпающихся постояльцев. Спасаясь от удушья, рву на себе одежды. Стук в дверь. Свет…

О том, что я ночью побывала в больнице, Лешка не знает. Убегая от ужаса ночных новостей, он несся по улицам ночного Манхэттена до тех пор, пока не уперся в берег Восточной речки. Взобравшись на Бруклинский мост, долго бродил под его сводами. Останавливался. Смотрел на воду. Плакал. Лешка не понимал, как ему жить дальше. Он ничего не понимал.

Я видела Лешку на этом мосту. Когда меня везли в больницу на «скорой», моя душа выскользнула из тела и взлетела на высоту, где мы еще вчера были вместе. В воздушных потоках любви я парила над Лешкой, охраняя его от ночных бед. Душа вернулась в свою привычную оболочку, только когда наступило рассветное утро. Мимо Лешки пошли первые пешеходы, и мне больше не нужно было его охранять. Придя в себя в больнице, услышала свой обычный диагноз. Ничего нового. Успокоительные и отдых.

Лешку встречаю уже в гостинице. Мы ничего не говорим друг другу. Мы все понимаем. В молчании проходят два дня – до его отлета. Мы вместе завтракаем и вместе гуляем по манхэттенскому парку. Вместе ходим в музеи и вместе обедаем. Взяв в номер сыра и оливок, вместе ужинаем – Лешка на кресле, я в постели. Он пьет чай, я вино. Мы оба читаем новости. Я прячу свой плач в потоках воды, омывающей меня в душе, Лешка уходит погулять, чтобы растворить свои слезы в каплях тумана.

Страшные два дня. При расставанье в аэропорту Медведь берет мою лапу в свою, целует. Смотрит в глаза. «Береги себя», – говорит. Целует в лоб. И исчезает за ограждением охраны.

Стою в тумане… Бреду в тумане… В тумане еду… Снова этот туман… Господи, когда же он закончится?

В городок добираюсь под вечер. По пути несколько раз останавливаюсь – вдохнуть воздух. Зайдя домой, обнаруживаю в компьютере письмо. С десятикилометровой высоты. Лешка. «Дорогая моя Белочка! Пожалуйста, прости за то, что я не смог совладать со своими чувствами и поговорить с тобой. Я знаю – ты предупреждала. Но от этого мне совсем не легче. Погибают ребята. За что? За то, что хотели лучшую жизнь? Мне тяжело и говорить, и думать об этом. Мне нужно время, чтобы осознать. Прости еще раз. Я знаю – ты была против Майдана, но ты и не за тех, кто стреляет в людей. Я очень люблю тебя, Бельчонок. Очень. Ты – моя жизнь. Ты – все, что у меня есть. Мы все переживем. По-другому просто не может быть. Мы будем вместе всегда. До связи, родная. Твой Мишка».

Откидываюсь на кровать. Представляю Медведя, летящего надо мной. Закрываю глаза. Я взлетаю, и мы летим вместе. Над кукурузными полями Айовы, горами Колорадо, пустыней Невады. Мы летим, туда, где океан и где всегда светит солнце. Мы летим к нашей мечте. Она уже так близко! Но чем ближе океан, тем тяжелее крылья. Я неистово ими машу, но опускаюсь все ниже и ниже. «Лешка! Лешка! Помоги, Лешка! Не оставляй меня, Медведь!!!» Просыпаюсь от удара об землю. Фух, это только сон… Встаю попить воды. Не буду открывать компьютер. Не буду читать. Если не читать, то всего этого и нет как будто. Нет разобранной брусчатки, нет горящих шин, нет остроглазых снайперов. Нет наивных мальчишек, верящих в то, что Майдан принесет им счастье. Обманутых мальчишек. Детей. Чьими жизнями распоряжаются проходимцы. Безжалостные проходимцы, чавкающие в очередях у парламентских корыт. Господи, прости, что я их так ненавижу! Господи, прости, что нет сил простить! Господи, прости, что я желаю им погибели! Господи, сделай так, чтобы гибли они, а не те, кого они еще раз обманут! Господи… Господи… Господи… Я молюсь. Я верю… Я хочу верить в то, что такое может быть.

Утром просыпаюсь от звонка. Мишка. Он никогда не звонит первым, даже если проснулся раньше меня – ждет, пока Белка откроет глазки. Боюсь взять трубку.

– Алло…

– Белочка, выходи в скайп.

– Сейчас, хорошо… А что-то случилось?