Как влюбить босса девушке в интересном положении за 80 дней (СИ) - Ночь Ева

— Ладно, Одинцовы, с вами я потом разберусь! — зловеще бросает Георг и пытается за Сашкину спину прорваться. В глаза мои бесстыжие посмотреть, я так понимаю.

— А с тобой, Анж, будет отдельный разговор!

Ой, боялись мы, как же. Трясусь от страха!

— Все, хватит, — встряхивает его, как щенка, Одинцов.

Разговор ведется очень тихо — все же выставка, мероприятие. Павильон огромный, людей много, в толпе потеряться легко, но наша троица настолько колоритна, что на нас оборачиваются. Ну, да. Георг и Одинцов высокие, статные, привлекательные. Да и я не из цирка уродов вышла. К тому же при параде. Так что еще немного экшна — и вокруг соберется толпа с попкорном уши греть.

— Ты лучше бы за входом поглядывал, — советует мой мудрый медведь, — глядишь, и пропажа объявится. Ну, а дальше — по обстоятельствам. Не мне тебя учить.

— Ребусов! Это ж надо — Ребусов! — бормочет брат и что-то еще непечатное добавляет, но пылкий монолог послушать не дают: Одинцов твердой рукой уводит меня подальше от Георга.

— А в чем Ребусов-то провинился? — сгораю от любопытства. Гоша явно не в себе. Давненько я его таким видела. Все хи-хи да ха-ха.

— Это давняя история, — хмыкает Сашка, — соперники в бизнесе. Когда-то мы начинали вместе, дружили, ели с одной тарелки, строили планы. В какой-то момент пути-дороги разошлись. Ребусов утащил с собой пару идей и талантливого программиста, что позволило ему подняться и стать партнером Набокова, который уже к тому времени был достаточно серьезной фигурой в мире компьютерных технологий.

— Вор, короче, ваш Ребусов, — некоторые вещи хоть иногда нужно называть своими словами. — Получается, я Зефирку в руки врага вручила.

— Зефирку? — Одинцов иронично приподнимает бровь.

Я думала, что уже разучилась краснеть. Оказывается, нет.

— Ну, она такая, — пытаюсь руками изобразить нечто пушистое.

— Воздушная, — прячет улыбку Одинцов.

— Только не говори ей, — прошу тихонько. — Женьке, наверное, не понравится.

— А что, ей подходит, — издевается Сашка, но краснеть мне дальше некуда. Я сейчас, вероятно, на помидор похожа. На мне изумрудное платье — отличное сочетание. Спелый плод в зеленых кустах.

Александр Сергеевич водит меня от стенда к стенду. С кем-то здоровается, останавливается перекинуться парой слов, что-то спрашивает, к чему-то присматривается. Я для него тоже экспонат, только персональный. На меня, естественно, пялятся, я улыбаюсь, сверкая ямочками, хлопаю ресницами и молчу. В дела мужчин лучше не влезать, они большие мальчики, сами знают, что им нужно.

Одинцову бы радоваться: я для него создаю благоприятный фон, но он напрягается слегка, хоть и чувствую я гордость в его взглядах, что он нет-нет да бросает на меня.

Подожди, дорогой, рано ты расслабился. Я все же перед решительным шагом хочу тебя выпотрошить и проверить на вшивость.

— А скажи-ка мне, Александр Сергеевич, с кем ты сегодня на выставку собирался идти? — убиваю наповал жертву вопросом, как только выдается свободная от раскланиваний минутка.

Он замирает. Застывает. Я за ним наблюдаю внимательно, ловлю малейшие нюансы эмоций на лице. Правда, Большой Босс умеет скрывать и чувства, и грешки, но я птица битая, меня не проведешь, когда я начеку.

Одинцов смотрит мне в глаза. Вздыхает. Глаза у него теплеют и становятся светлее, глубже. Я вижу его колебание и невольную гримасу вины, что скользит ужом.

— Со Стеллой, — слишком тихо и убито, но зато правдиво. — Ей нужно было встретиться здесь с одним человеком. Какой-то мужчина, которого она встретила за границей. И, кажется, у них все срослось без меня.

— Со Стеллой, значит, — в груди кольнуло так, что тяжело было удержать рваный вдох. Ревниво и больно, до темноты в глазах. А еще хочется расплакаться. Гормоны шалят, не иначе.

— У нас… ничего не было. Ни тогда, ни сейчас. Она — дочь маминой подруги. Мама озабочена моим холостяцким статусом. Отец болен. Мечтают женить меня поскорее и дождаться внуков. Пока еще не поздно. В общем, Стелла — не совсем удачная попытка меня остепенить.

Выставка, конечно, не место для таких серьезных бесед. Но узел в груди развязывается потихоньку. Он сейчас говорит правду, а это так много значит. Он не соврал, не увильнул, и поэтому я ему благодарна.

Не могу представить силу той боли, что обязательно накрыла бы меня, если бы все сложилось иначе. Если бы я пришла с Набоковым, а он — со Стеллой. Я чувствовала бы себя раненой и одинокой. Несчастной и брошенной.

Я бы думала, что он ничуть не лучше Миши — такой же козел, который может предавать только потому, что его женщина оказалась неидеальной, не смогла чего-то ему дать, хотя он сам даже не попытался проникнуться нашей общей проблемой.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Лика… — Одинцов сейчас слишком нормальный и человечный. Лицо у него… настоящее, не деловой покер-фейс. — Я решил наши отношения не начинать со лжи.

Меня обожгли его слова. Мы именно так и начали десять лет назад. С недомолвок и … даже не знаю. Но он ничего не помнил, а я не сочла нужным рассказать. Обиделась. Гордость взыграла. Показалось стыдным навязываться. Мы потеряли десять лет, а сейчас он хочет, чтобы мы…

— Ты простишь меня? — он не робкий мальчишка, нет. Он виноватый медведь. Гудит тихо и ноздри у него вздрагивают.

— Я… подумаю, можно? Дай мне немного времени.

Ответить он не успевает: по павильону проходит волна возбуждения, усиленно щелкают фотокамеры, людское море волнуется и шумит. Не сдержавшись, я хихикаю.

— А вот и наша лягушонка в коробчонке приехала, — бормочу под нос пришедшее в голову сравнение. У Одинцова серьезное лицо и трясутся плечи. Совсем немного, но пляску его тела я ощущаю ладонью — держу Сашку под руку.

Они движутся по павильону не спеша, как хозяева жизни. Набокова я узнаю по Аннушке. Смотрятся они хорошо. Она — платье в колено, тонкая талия, красивая грудь, губки бантиком и лицо нарисовано рукой мастера.

Он — постарше, под сорок. Невысокий, но стройный, седые виски, нос с горбинкой и необычная, словно прорисованная линия губ. Крутой подбородок, кадык, кисти и пальцы пианиста, швейцарские часы. Никакого костюма. Джинсы, рубашка, джемпер, но мой наметанный глаз в курсе, сколько это стоит.

Миллиардерам, наверное, можно нарушать каноны. Я ожидала чего-то более помпезного или скучного. Консервативного, как принято в бизнесе. Набоков выбивался из мира белых воротничков и строгих костюмов и приятно радовал глаз. Неожиданно.

Чуть позади плывет Зефирка. Сашка фыркает. Нежно-бело-розовая — просто в точку прозвища. Под ручку, я так понимаю, с Ребусовым — угловатым нескладным циркулем. Все в нем чересчур: рост, худоба, угловатость черт. Кадык настолько велик и остр, что кажется: еще немного — и прорежет кожу, чтобы выбраться наружу. И глаза у него водянисто-болотные. Собственно, недурен, но я смотрю на него с предубеждением. Зато Женька на его фоне кажется неземной принцессой. Эти тонкие руки, томный взгляд, юбочка колокольчиком. Короны не хватает.

Собственно, ничего из ряда вон выходящего, если бы не Георг с побелевшим от ярости лицом. Интересно, это реакция на Ребусова, или брата штырит от Зефирки, что опирается тонкими пальчиками на худую руку его врага?

Одинцов

Надо спасть Егора — первая мысль, что приходит в голову, когда я вижу его лицо. Давненько он не был таким живым и настоящим. Это все от больших чувств — не иначе. Вряд ли подлый Ребус мог вызвать в нем столько эмоций: воды утекло много, мы не раз с ним сталкивались по делам бизнеса, и я не помню, чтобы Гошка так бесился только от одного его вида. Судя по всему, моя маленькая сестренка смогла задеть какие-то потайные струны Егоровской души.

Нет, у меня как раз был грандиозный план свести их воедино, но я и представить не мог, что такая хлопушка, как Немолякина, окажется настоящей бомбой, что взорвала мир моего друга. Но любовь — она такая. Не выбирает ни времени, ни обстоятельств. Приходит неожиданно, всаживает стрелу глубоко в сердце и радуется, когда двое пронзены насквозь.