Татьяна Алюшина - Одна кровь на двоих

   Маше никогда за всю ее жизнь не то что участвовать в скандалах не приходилось, но и находиться рядом со скандалящими людьми не довелось. Она понятия не имела, как себя ведут в таких ситуациях. Что надо делать и надо ли делать вообще?

   Вместе с запахом застарелого перегара, виски, пота на Машу накатывали волны его ненависти и животной агрессии.

   — Ты дрянь! Стерва! — заорал, наступая на нее, Юра. — Б...ядь дешевая! И дрянь!

   Он снова толкнул ее, она сделала еще шаг назад, во что-то уперлась правой голенью, — отступать больше было некуда!

   — Значит, ты сюда к любовнику прикатила! И давно вы трахаетесь?! Ну, расскажи! Изображала из себя  верную женушку,  безобидную овцу! А сама б...ядь!! Изменяла мне! Выкинула меня из жизни! Дерьмом облила! Я, как идиот, извиняться приехал, прощения просить! У проститутки прощения!

   «Господи боже мой! — включилось, заработало Машино сознание. — Что же там испортилось в чиновничьих мозгах, что его так выворачивает?»

   Обида? Унижение? Потеря комфортной, беззаботной жизни с возможностью унижать и получать от этого удовольствие?

   Из него перло все то, что он так усиленно презирал и брезгливо отвергал, — быдлячество! От жадности, эгоизма, презрения к людям, угодничества и придыхания перед начальством и сильными мира сего — вывернулось наизнанку и поперло во всей красе, исторгая миазмы истинной сущности; он испытывал потребность на ком-то выместить, растоптать свое унижение, отказ в привычном удобстве, обиду на посмевшую...

   И, поняв это, Маша перестала бояться, трястись, вышла из ступора, вызванного неожиданным нападением.

   — А ну, пошел вон отсюда, урод вонючий! — заорала она в ответ. — Вон пошел!

   Он завизжал, срывая голос, лицо перекосилось, как при параличе, налилось кровью, белки глаз покраснели.

   — Ах, сука! Шлюха грязная! Богатой жизни захотелось, а мужа можно на помойку! Сколько он тебе заплатил? За ночь, за два дня?

   — Я сказала, пошел отсюда! — И Маша толкнула его двумя руками.

   Он покачнулся, сделал два шага назад и в сторону, посмотрел бешено, скакнул вперед и ударил ее.

   Кулаком. С размаху. Сильно. В челюсть.

   Маша на миг потеряла зрение, все перекрыли золотистые, вспыхивающие звезды, с плывущими внутри их черными пятнами, и голова лопнула взорвавшейся болью.

   И она отлетела на кровать, к которой он до-толкал ее из коридора. Юрик навалился сверху и стал рвать на ней одежду, Маша отбивалась, сначала неосознанно, как попало, но, сообразив, что бестолковые пинки Юрику при его помутившемся разуме как слону дробина, расчетливо, целенаправленно вцепилась ногтями ему в лицо. Он отмахнулся, но не сумел отбросить Машкины руки и тогда снова ее ударил. Маша успела отвернуться, удар пришелся по косой в скулу, но был сильным, удесятеренный злобным помешательством, и она выпустила его лицо.

   И все это время он орал, неся что-то несусветное:

   — Как он тебя трахал?! Покажи! Давай покажи мужу, что умеешь! Фригидной притворялась, шлюха! Я тебя... Ты у меня в ногах, в ногах ползать будешь! Лизать мои сапоги, прощения просить!!

   Маша изловчилась и стукнула его кулаком в глаз. Изо всех сил стукнула, костяшки пронзила острая боль, и в пальцах что-то хрумкнуло. Юрик замолчал, тряхнул головой и влепил ей пощечину. У Маши мотнулась голова на кровати, и золотые круги напомнили о своем существовании, быстренько побежав по кругу перед глазами.

   Проводив Машу, напомнил еще раз, перед тем как захлопнуться дверце машины: . — Час, Маша! Нечего там рассусоливать!

   — Есть, мои женераль! — по-французски объявила о готовности подчиниться приказу.

   Он посмотрел вслед отъехавшей машине, перечислил мысленно, что надо срочно сделать, стал набирать номер на мобильном, остановился и нажал отбой. Успеется. Ничего горящего, требующего немедленного решения, нет, не хочет он работать сегодня!

   — Осип, пошли выпьем по пять грамм!

   Раскинувшись на стуле, нога на ногу, в позе ленивого хищника после удачной охоты, хорошо поевшего, взявшего свою самку, знающего, что осталось еще полбуйвола на завтра, Дмитрий Федорович Победный пребывал в благости и полном удовлетворении жизнью.

   — Женился бы ты, Дмитрий Федорович, на Марии Владимировне, — предложил Осип на правах друга, а не подчиненного.

   Осип Игнатьевич, напереживавшийся за обоих, пока у них тут сладилось, тоже был близок к благости, но менее расслаблен.

  — Да? — довольно спросил Дима. — А что ты будешь делать, Осип Игнатьевич, когда она рванет в экспедицию на раскопки? Или вон в Китай преподавать? Оцепишь солдатиками территорию раскопок? Или вывезешь Китайский университет в Москву?

  — Разберемся, — пообещал Осип, небрежно махнув рукой. И вдруг подскочил одним непрослеживаемым взглядом движением, от которого отлетел стул, и, на втором шаге бега, крикнул: — Дима!

   Диме понадобилось секунды три, чтобы осмыслить смену кадра, крик Осипа и рвануть за ним. Осип орал в микрофон на бегу:

  — Да не выбьете вы ее ни хрена! Вниз! На стойке есть запасной ключ! Быстро! И не пускайте на этаж администрацию и охрану их долбаную!

— Что? — догнал Осипа Дима.

— Бывший муж!

   Диме не надо было объяснять, чей бывший муж и что происходит, — он предположил самое страшное. Кровь шибанула в голову!

   — Твою мать! — заорал Победный.

   Они не сели в машину, ждавшую их с заведенным мотором, а влетели головой вперед, закрывая дверцы, когда джип уже несся вперед, и выскочили из еще не остановившегося автомобиля, когда, визжа тормозами на повороте, джип подлетел к входу в корпус.

  — Осип Игнатьевич! — сунулась было перепуганная администратор в холле.

  — На этаж никого не пускать! — рявкнул на бегу Осип.

   Проигнорировав неторопливо, с достоинством ездивший лифт, они помчались по лестнице, перескакивая через три ступеньки. К двери номера Дима с Осипом подбежали в тот момент, когда опередивший их на пару секунд запыхавшийся от стремительного бега вниз-вверх Олег запасной карточкой-ключом, взятой у администратора, открывал кодовую дверь.

   Дима вбежал первым и, не сбавляя скорости, метнулся на голос в спальне.

   У Маши кончались силы. Юра, подогреваемый алкоголем, агрессией, помутившей разум, ненавистью и желанием наказать, разорвал на ней юбку, футболку, но она кусалась, царапалась, а когда он занес руку для очередного удара, вцепилась в его щеку с такой силой, что стало больно ногтям. Он зарычал, сильно дернул головой, пытаясь освободиться от ее ногтей, но Маша пальцев не разжала, три глубоких борозды, окрашиваясь, набухая кровью, остались у него на щеке.