Юлия Лианова - Любовная мелодия для одинокой скрипки

И это было ужасно.

Каролина по ночам не могла отделаться от мысли, что Динка страдает, что совместная работа только усиливает ее страдания и что она великолепно понимает, как с каждым расчищенным сантиметром полотна приближается день свадьбы – хотя, какое имеет значение свадьба в нынешней ситуации? – и тем не менее работает. И еще что-то неуловимо изменилось в ее поведении. Уже не столь часто взрывалась она смехом, меньше острила и реже подкалывала. Иногда Каролина думала с горечью: какой ужас, ревновать к собственной матери. А может быть, ужас в том, что собственная мать сознает всю драматичность, безнадежность увлечения взрослой дочери и рвется ей посочувствовать, но не может, не говоря уж о том, что бессильна помочь.

А тут еще в Алексе вдруг проснулась удивительная чувственность, можно сказать, жадность на ласки, он был неистощим на выдумки, и Каролине иногда казалось, что он, как мальчишка, днем украдкой просматривает «Камасутру», а потом ночью воплощает все в жизнь. Корила себя, но отвечала всем его фантазиям...

Наконец картину расчистили, и Алекс собрал коллег, реальных, как теперь принято говорить, коллекционеров. Немногих. Их, реальных, и было-то в Москве, несмотря на бум коллекционерства, не так много. Правда, не пришел самый успешный и самый известный Михаил А., зато появилось несколько именитых экспертов и реставраторов, что с его точки зрения было важнее.

Алекс долго не мог решить, предварять ли показ картины рассказом о ее приобретении и сообщать ли, что у него есть еще одно полотно, относящееся примерно к тому же времени, но еще не расчищенное, и решил ограничиться краткой историей приобретения.

Демонстрация происходила в гостиной.

–?Прошу, господа, – сказал Алекс, включая подсветку. Картина стояла на мольберте. – Масло, 65 на 42, подпись не сохранилась полностью, ориентировочно вторая половина семнадцатого века.

Все дальнейшее поразило Каролину: почтенные знатоки повели себя как мальчишки, столпились вокруг картины, обменивались торопливыми замечаниями, из которых она ничего не поняла. Кто-то нахально разглядывал невнятную подпись в огромную, неизвестно где до того прятавшуюся у него в пиджаке лупу, кто-то чуть ли не вынюхивал, изучая мазок... Один из приглашенных, представительный и, как показалось Каролине, самодовольный, немедленно спросил, обращался ли Алекс в научно-реставрационный центр имени Грабаря.

–?Пока нет, – ответил Алекс. – Нет необходимости. О продаже или обмене я даже не думаю.

Он стоял в стороне, удовлетворенно посмеиваясь.

–?Они всегда себя так ведут? – спросила Каролина.

–?Нет, только в тех случаях, когда полотно старше трехсот лет...

–?Я серьезно спрашиваю.

–?А я серьезно отвечаю. Если настоящая редкость.

–?Почему ты Динку не пригласил?

–?Я приглашал, она отказалась, сослалась на занятия.

–?И что теперь?

–?Теперь свадьба в «Метрополе».

–?Почему ты так упорно называешь именно этот неуютный «Метрополь»? Ты даже не спросил меня!

–?Потому что, во-первых, это традиция Сильверовых. Во-вторых, я консерватор и не люблю новые рестораны, все эти мередиты. В-третьих, из старых осталось всего несколько. Но «Прагу» я не терплю, это какая-то коммунальная квартира, «Савой» и «Националь» – для другой публики.

–?Сколько же ты хочешь человек пригласить?

–?Еще не решил, но много. Сядем, составим список и будем знать.

А коллекционеры и эксперты все спорили и спорили. Алекс пригласил всех в столовую, где был накрыт стол а-ля фуршет, гости не торопились наливать себе вина и разбирать изысканные закуски, ибо продолжали с увлечением спорить.

Свадьба состоялась в ноябре. Удивительно, но Каролине удалось каким-то чудом, лаская и уговаривая, льстя и умоляя, поломать затею с «Метрополем». Пожалуй, одним из решающих аргументов было то, что она предложила как контрвариант – «Трианон».

Алекс мучительно колебался, но когда мать непререкаемым тоном заявила, что недопустимо забывать о традициях семьи Сильверовых, он вдруг впервые в жизни внутренне ощетинился, протестуя против ее постоянных указок, и согласился с Каролиной.

...Было пасмурно, ветрено, и Каролина надеялась, что в такую погоду из Хотьково, да еще в какой-то «Трианон» Инна и Берта Витальевна вообще не приедут.

Увы, они приехали и даже поздравили с поджатыми губами. Их сумрачный вид и вообще само присутствие немного отравили радость.

Зато приехал Миша. Алекс съездил в Рязань, договорился с командующим училища, и Михаила отпустили на три дня домой. Удивительное дело, даже за те несколько месяцев, что прошли с памятного возвращения сына со службы, когда был куплен новый костюм для торжественного похода в ресторан, он умудрился немного пополнеть на казенных харчах. Купленный совсем недавно, к празднику по случаю демобилизации пиджак чуть-чуть, самую малость, обтягивал его мощные плечи. Алекс критически и, как показалось Каролине, с симпатией оглядел Мишу, вынес заключение: Динка едет с братом и покупает ему вечерний костюм. Белый пиджак и черные брюки. Под пиджак рубашку с пластроном и галстук-бабочку.

–?Его примут за официанта, – попыталась возразить Каролина. Ей не понравилось, что Алекс собирается тратить еще и на одежду для ее сына...

–?Не примут, – отмахнулся Алекс. – Забыла, что в «Трианоне» официанты в бордовом?

...Гости начали съезжаться задолго до назначенного времени. Строгие вечерние костюмы, белые галстуки, пестрые бабочки. Декольтированные дамы, бриллианты, жемчуга. Огромный стол отвели под цветы, и вскоре он стал напоминать не то клумбу, не то оранжерею – цветов оказалось угрожающе много. У Каролины мелькнула мысль, что столько цветов бывает обычно только на похоронах. Она тут же отогнала ее, удивляясь, почему вдруг такое пришло ей в голову.

Застолье с множеством тостов и поздравлений на время прервалось, потому что оркестр заиграл «Вальс цветов» Чайковского, и Алекс пригласил невесту на танец.

Молодожены проплыли мимо столиков, мимо поднимающих бокалы гостей, мимо горы цветов – к будущему и неминуемому счастью. Свадебное платье было сшито так, что даже самый внимательный и ревнивый женский взгляд не увидел бы, что молодая в положении, а их было много, этих взглядов, потому что Алекс пригласил всех женщин, кто когда-то побывал в гарсоньерке, и почти все из любопытства пришли.

Чуть позже он подал знак официанту, тот принес скрипичный футляр, Каролина испуганно замахала руками, но Алекс был непреклонен. Он взял микрофон, призвал к вниманию и произнес спич, суть которого сводилась к тому, что в его лице и лице новобрачной сливаются два великих искусства, оба бессловесные и потому обреченные существовать вечно.