Андреа Семпл - Выдумщица

— И я тебя люблю, — говорит он. Затем смеется: — Только с рубашкой поосторожней.

Первое, что я слышу на следующее утро, это что в дверь мне стучит брат. Он уже одет. Побрит. И безукоризнен.

— Доброе утро, — говорю я хриплым спросонья голосом.

— Собирайся, — говорит он. — Поехали.

— Поехали?

— В Лидс. Я тебя отвезу. Давай-ка постараемся приехать туда вовремя. До того, как уедет твой возлюбленный.

— Не понимаю.

— Тут нечего понимать. Сгребай свои вещи, и поехали.

— А как мама? Как Ли?

— Они оба еще спят. И проснутся не раньше чем часа через четыре. Я смогу отвезти тебя и вернуться. И к тому же я оставил маме записку. И мы можем позвонить ей по мобильнику из машины. Ну давай поехали.

Марк — маньяк. По крайней мере, машину он водит, как ненормальный.

Серьезно, всю дорогу он не снижал скорость ниже семидесяти. Мы добрались до Лидса за три часа, но все же опоздали.

Фрэнк уехал.

Я благодарю Марка и извиняюсь за трату времени и бензина. Он обнимает меня и говорит, чтобы я звонила, если мне что-то понадобится. И пока мы обнимаем друг друга, я думаю, как я вообще могла завидовать ему или ревновать к нему и к его будущим карьерным успехам. Думаю и о том, почему он никогда не говорил мне, что он гей, и о том, не из-за того ли он не доверял мне, что я не смогу сохранить это в тайне.

— Поезжай осторожнее, — говорю я ему, пока он заводит мотор.

— Хорошо.

— Побереги себя.

— Ладно. И ты тоже.

Вид моей квартиры еще никогда не действовал на меня так угнетающе.

Оранжевый ковер, закручивающиеся углы обоев, решетки на кухонных окнах окончательно потеряли привлекательность.

Насколько велик Эдинбург? Уверена, что не слишком. Я смогу его найти, если приложу достаточно усилий. Можно сесть на поезд, и походить по улицам, и проштудировать телефонную книгу, и порасспросить людей в барах и кафе, ну, как это бывает в кино.

Я лежу на диване и смотрю в окно, разглядывая рисунок, вычерчиваемый дождем на стекле. Его образ уже постепенно начинает исчезать из моей памяти. Единственное, что я хочу слышать, — это как он рассказывает об альтернативных вселенных или об Эле Грине. Мне нужен он.

Диванная подушка — плохой заменитель любимого человека, но я все же сжимаю ее в объятиях. Я лежу на диване, поджав ноги, думая о Фрэнке, пока мои веки не тяжелеют. Я засыпаю.

Но через какое-то время — через какое, не имею ни малейшего представления, — вздрагиваю и просыпаюсь.

Я слышу звук.

Звук музыки.

Я, наверное, сплю. Наверняка я просто сплю. И вижу сон о Фрэнке.

Потому что это песня Эла Грина «Я так устал быть одиноким».

Я сажусь и щиплю себя.

Нет, это не сон.

Может, это новый обитатель подвальной квартиры и тоже поклонник Эла Грина. И пока я думаю об этом, звучит новая песня. На этот раз «Я все еще люблю тебя».

Пять секунд.

Это столько, сколько мне требуется, чтобы добежать до двери. Я сбегаю по каменным ступеням вниз и бешено колочу в стекло:

— Фрэнк! Фрэнк!

И, несмотря на громкое пение Эла Грина, слышу звук отпираемой щеколды. Дверь открывается.

Это он.

— Фрэнк! — говорю я. — Фрэнк!

— Здравствуй, Фейт, — отвечает он.

Он смотрит в пол.

— А я думала, ты в Эдинбурге.

— Я тоже думал там быть, — говорит он. — Но что-то меня удержало, — он медлит, продлевая мои муки, потом добавляет: — Кто-то.

Льет сильный дождь, но я его почти не чувствую. Наверное, я выгляжу просто ужасно в своем промокшем мешковатом топе, но сейчас это не имеет значения.

— Я рассказала маме, — говорю я. — Я ей все рассказала. Все, о чем врала. Я ей все рассказала, когда ты уехал из отеля.

Он кивает головой, но как будто ждет, что я скажу еще что-то.

— Я люблю тебя, — говорю я ему. — Я правда люблю тебя.

Смущенный, он смотрит на меня. Думаю, никогда в жизни я еще не чувствовала себя такой незащищенной. Но мне надо было сказать ему это, потому что это правда. И правда то, что я могу стоять здесь, под дождем, и повторять ему это снова и снова.

Он делает шаг вперед, под этот проливной дождь, промочивший весь Лидс. Он смотрит на меня сверху вниз, громадный и нечесаный, со щетиной, отросшей за два дня, и держит в руках мое лицо. И вот тогда я все понимаю.

Но все же приятно слышать, как он это произносит:

— Я люблю тебя.

Он смотрит на меня, и под его взглядом в глубине меня теснятся тысячи разных чувств и мыслей. Я понимаю, что сейчас в мире нет места более романтичного, чем то, где стоим мы. Ни Эйфелева башня, ни венецианская гондола, ни что другое не могут сравниться с этими ступенями у двери в Западном Йоркшире.

Я также понимаю, что если мы немедленно не войдем внутрь, то кто-нибудь из нас заболеет воспалением легких.

— А вот сейчас тебе полагается меня поцеловать, — говорю я, торопя события.

— Да, — отвечает он, — да, конечно.

— А как же твоя мама? — спрашиваю я его, вытирая насухо пропитанные дождем волосы.

— Я разговаривал с ней, — отвечает он. — Рассказал ей о тебе, и она все поняла. Она сказала, что мне уже давно пора найти себе «милую лапочку».

Я киваю головой, выражая этим понимание подобной озабоченности всех матерей. И тут вспоминаю кое-что еще.

— Но тебя там не было. Твоя машина исчезла.

— Я никуда не уезжал, — говорит он мне, снимая футболку. Потом он еще что-то говорит, но я, глядя на его обнаженную грудь, уже не могу сконцентрироваться. В этом нет ничего сексуального. Ну, по крайней мере, в этом есть кое-что, помимо сексуального. Ведь я так боялась, что уже никогда его больше не увижу, а он — вот он, здесь передо мной. Полуобнаженный.

— Что ты сказал? — спрашиваю я.

— Я сказал, что я никуда не уезжал. Знаешь, я все думал и думал.

— Нет, — говорю я. — Не знаю.

— Ну вот, теперь знаешь, — неохотно признается он. — Я все думал, что пришло время остановиться. Даже не знаю, звучит так глупо, но просто я почувствовал, что пришло время перестать убегать от проблем. Видишь ли, с тех самых пор, как умер мой брат, именно это я и делаю. Убегаю от проблем, которые ставит передо мной жизнь. И на полпути по шоссе М-1 я вдруг осознал, что ты — это та проблема, от которой я не должен убегать. Потому что ты очень много значишь для меня. Поэтому я повернул и поехал обратно. — Он делает паузу, вспоминая, как все было. — Знаешь, даже это чертово радио не помогало. Буквально по каждой станции, на которую я переключался, проигрывали какую-нибудь чувствительную песенку. Пока это был Элтон Джон, я еще держался, но потом пустили песню «Ю-ту». Ну, ты знаешь, «С тобой или без тебя». И этого я уже не перенес. К концу первого куплета я здорово сбавил скорость, а когда вступил хор, я повернул обратно. Поэтому если захочешь найти кого-то, на кого можно взвалить всю вину за то, что я вернулся, то выбери Боно.