Катрин Гаскин - Дочь Дома

— Мы с моим братом, — сказала она, — всю жизнь страдали от избытка его любви и от нашей любви к нему. Обыкновенные дети не могли бы идти вровень с его талантами, а мы ведь были очень обыкновенными детьми. Мы позакладывали бы наши души, чтобы похвастаться хотя бы небольшими успехами, но нам этого не дано. Брат и я — очень посредственные люди, не плохие и не хорошие. И отец все еще принимает это близко к сердцу.

— А вы — вы тоже?

— Ради него — я тоже. Он так полон великой любви к жизни, но частью ее всегда являлся успех. Мы окружены плодами его успеха. Он закрывает глаза и, пожалуй, верит в то, что каким-то образом Крис персона будем преуспевать так же, как и он.

Джонни остро почувствовал, что некая драма выплыла на поверхность. Мора откинулась в кресле, брюки обрисовали стройные ноги, бледное лицо резко выделялось над высоким воротником свитера. Под ее глазами он видел следы тонких морщинок, подчеркиваемых отсветом лампы. Эта поза была близка к отчаянию. И тут он вспомнил об ее ирландском происхождении и подумал, что этот призыв к сочувствию слишком глубоко укоренился в ней. Если Море и ее брату Крису суждено быть посредственностями, то они были посредственностями высокого разряда. История выглядела трогательной и слегка приукрашенной и носила оттенок драматической неудачи. Он догадывался, что в эти моменты она была ближе к своему отцу, чем в другое время, проявляя ту врожденную способность, несомненно, унаследованную от него, очаровывать своих слушателей, наполнять их сердца сочувствием, испытывая при этом косвенный триумф.

— Жизнь отца была гораздо труднее нашей, — продолжала она, не понимая, а может быть, и не обращая внимания на то, насколько она выдает себя. — Его отец был ирландским фермером, владевшим землей, несколько акров которой представляли собой главным образом болото. Я полагаю, что все это добавило романтичности отцовской карьере. Он никогда не уставал рассказывать людям, что проучился в Тринити-колледже на стипендию и скудные средства. Во всяком случае, лишения, перенесенные им в отрочестве, воспитали в нем неумирающее отвращение ко всему, что не стоит больших денег. Простая жизнь отца не привлекает. Ему нравятся большие дома и большие автомобили… И высшая степень комфорта. Учась в колледже, он умудрился даже брать уроки игры на фортепиано… Бог знает, как это ему удавалось. Происходя из семьи, члены которой не в состоянии были отличить одну ноту от другой, отец сделался довольно неплохим музыкантом.

Она наклонилась вперед, чтобы подчеркнуть свои слова:

— Когда живешь с ним, полностью подпадаешь под его власть. Даже то, что я играю на пианино — его заслуга. — Она пожала плечами. — Но я играю хуже, чем он… И никогда не буду играть лучше. Во-первых, я не обладаю его одаренностью, и, во-вторых, лишена его самоуверенности, позволяющей ему сесть перед многолюдной аудиторией и сыграть то, что могут исполнить только виртуозы.

Со стороны Джонни реплики не последовало, и, замолчав, она взглянула на него. Она поняла, что его мысли где-то далеко, но следуют по колее, которую проложила она сама. Мора задумчиво смотрела на него. Джонни стоял, слегка ссутулившись, у камина. Свободная одежда, казалось, скорее подчеркивала, чем скрадывала линии его тела. Он был поглощен своими собственными мыслями, отступив в мир одиночества. Ей живо захотелось вернуть его внимание к себе.

Она молча наблюдала, как Джонни подошел к пианино и робко нажал на клавишу; звук резко прорезал тишину. Он поднял голову, как бы прислушиваясь, не придет ли откуда-нибудь эхо, все еще сохраняя отрешенное выражение. Потом повернулся и снова подошел к ней.

— Мора. — Первый раз он назвал ее по имени. У него оно прозвучало тихо и таинственно.

— Что такое, Джонни?

— Как это могло быть, — спросил он, — что, когда я стоял в дверях и слушал, как вы играли, то почувствовал, что все это происходило раньше… Что я испытывал это в другое время?

— Да… Почему-то нечто, чего мы никогда раньше не видели, становится таким знакомым, как будто происходило вчера.

— Может быть, это поразило меня так, потому что, учась в школе, я часто мечтал, как было бы здорово играть Баха и Брамса.

— Почему же не играли?

Он пожал плечами:

— В моем семействе не водилось музыкантов. Никому и в голову не пришло, что мне хотелось бы попробовать. А я не отваживался даже заговорить об этом. То же самое и в колледже. Я готовился к карьере бизнесмена. Даже в Кембридже, где у моего отца были большие возможности для овладения изящными искусствами, я проходил курс экономики.

— Разве слишком поздно… даже сейчас?

— Очень поздно. Старое желание играть на фортепиано не имеет теперь никакого значения. Учиться играть Баха надо было до того, как я с другими парнями отправился на войну. Я обнаружил, что, если тебя не убьют, то ты потеряешь нечто иное — утратишь свои фантастические идеи насчет Баха, да и множество других полуиспеченных планов, какие составлял раньше. А иногда теряешь всякое желание вернуться и делать дело, к которому был предназначен.

Он повернулся к ней лицом:

— Итак, взгляните на меня. Мне тридцать шесть. Я занимаюсь пустяками в пабе в Эссексе, потому что не имею энергии или смелости сказать отцу, что мне не нужна его проклятая фирма… И не могу заставить себя вернуться и осесть в ней. С тех пор, как ушел из военно-морского флота, я старался сделать это, но не смог.

— Чего же вы ищете, Джонни?

— Ищу? Вот в том-то и дело… Я не знаю, чего мне ожидать от всего этого. — Он пожал плечами. — Полагаю, вот почему я здесь.

Он не сказал больше ничего. Бокалы были вновь наполнены коньяком, зажжены сигареты. Мора понимала, что он не просит сочувствия и не ищет какого-то понимания. В нем не было никакого намека на страх или отчаяние. Она чувствовала, что, когда он подготовится, то примет решение без посторонней помощи. Мора была странно удовлетворена его доверием и не желала ничего более.

Потом Джонни подошел к полкам и покопался среди ее пластинок. Он выбрал кларнетное трио Бетховена. Тема чистого бесстыдства позабавила их; они громко посмеялись, порадовав друг друга этой быстротой взаимопонимания. Джонни начал было насвистывать ее, но был прерван бормотанием грома в глубине долины.

— Ах, черт! — сказала Мора. — «Радуга» не укрыта. Я должна была быстро отвезти Питера домой, в Делхэм, и мы оставили ее беспризорной.

Джонни встал:

— Надевайте пальто. Мы пойдем и сделаем все, что нужно, сейчас.

В холле она накинула на плечи поношенный макинтош и сняла с крючка фонарь. Они вышли в сад. В ноздри им ударил насыщенный тяжелый запах цветов. Мелкие камни прыгали под ногами и со стуком слетали в канаву. Донесся еще один раскат грома, и налетел первый порыв ветра. Внезапно похолодало; усилился бриз. В облаках показались высокие белые гряды, их перекрыли темные тучи. Явственно доносился запах реки и тины.