Катрин Гаскин - Дочь Дома

Но первой заговорила Ирэн:

— Для меня важно, чтобы мы старались удержать в памяти все, что когда-либо с нами происходило… И верить в это. Лишь память о прошлом придает настоящему его ценность.

Это была удивительная маленькая речь, напряженная и вежливая; она привлекла внимание присутствующих. Какая-то внутренняя скорбь придавала ее лицу строгую бескомпромиссную красоту. Она казалась сейчас невероятно юной. Все осознали, что память о предвоенных временах была ее детством. Но у нее хватило мужества позволить Джонни сохранять свои собственные воспоминания, хотя для нее в них не было места.

Красота Ирэн была вызывающей, но Джонни даже не повернул головы в ее сторону. Его невнимание не было проявлением безразличия. Просто он был погружен в мысли, которые никто другой не мог с ним разделить. Уилла подумала, что Ирэн надо научиться одинокому ожиданию его возвращения. Военные годы Джонни будут всегда разводить их врозь. Его жена могла узнать лишь то, что сделала с ним война, но не то, каким он некогда был.

Ирэн неожиданно нарушила возникшее чувство неловкости. Она села за пианино, и ее пальцы вызвали к жизни странную незамысловатую мелодию, едва ли мелодию вообще, такую тихую, нерешительную. В том, что она играла, не было мотива. Несколько аккордов, небольшая фраза, проигрываемая снова и снова, переходящая в мелодию, не имеющую конца…

Джонни, взглянув через плечо, обменялся с Ирэн быстрой улыбкой.

Свет заката плавно сместился к горизонту. Обрывки облаков сгрудились вокруг светового прогала, оставленного солнцем. Джонни подумал, что собирается дождь. Сумерки придавали сельской местности неповторимый оттенок интимности. В эти моменты Джонни со своей любовью к Англии, присущей чужаку, ощущал себя почти уроженцем этих мест, и его переполняло некое чувство обладания и гордости.

Он был один. Желание покоя, которое охватывало его иногда в этот час, не позволяло ему оставаться в многолюдных залах «Оленя». Ирэн, понимавшая это настроение, позволяла мужу уходить, не произнося не слова протеста. Он никогда не спрашивал, что она чувствовала в эти часы, когда его одолевало это загадочное состояние — непреодолимая жажда покоя. Иногда он ощущал стыд, думая, что она еще очень молода для таких переживаний.

Вечер и пустынные переулки внушали покой, но затем стремление к уединению прошло, сменившись жаждой общения. Однако возвращаться в «Олень» ему не хотелось. Поэтому он без колебаний свернул в переулок, который вел к коттеджу Моры.

Когда кончились высокие темные изгороди, он увидел, что окна коттеджа освещены. Звуки музыки заставили его остановиться. Некоторое время он прислушивался, затем медленно двинулся вперед. Дверь была открыта, как и в то утро. Он стоял на пороге и смотрел в глубину гостиной. Теперь он улыбнулся собственной самонадеянности, побудившей его явиться сюда в поисках взаимопонимания. Джонни почувствовал робость, наблюдая за Морой в безмятежной домашней обстановке.

Мора была поглощена музыкой и не замечала его. Он видел ее профиль, напряженный и сосредоточенный, но чувствовалось, что она спокойна и счастлива. Руки ее с определенным мастерством исполняли знакомую рапсодию Брамса. На девушке были брюки и темный свитер, что придавало ей некоторое изящество. Джонни предположил, что в той же одежде она управляла судном. Свет лампы беспощадно высвечивал ее белое лицо, но подчеркивал приподнятые брови и черную челку. Она выглядела слегка драматично, решил он, и улыбнулся про себя этой мысли, представив, что это было бы последним качеством, на которое претендовала бы сама Мора.

Музыка смолкла, и Мора устало вытерла пот с ладоней о бедра. Он понимал, что должен что-нибудь сказать; понимал, что это вторжение в ее частную жизнь будет непростительным, если он сейчас же не заговорит.

— Вы очень хорошо играете, — сказал Джонни.

Она повернулась, глядя на него, встала и улыбнулась своей очаровательной быстрой улыбкой. Ей великолепно удалось притвориться, что она не удивлена его визитом.

— Вы добрее, чем я заслуживаю, — сказала Мора просто. И добавила: — Надеюсь, вы не слушали слишком долго. В этом не было ничего хорошего.

— Только конец… И мне это понравилось.

Ему хотелось видеть ее лицо, но она стояла спиной к лампе, и поэтому оно казалось беловатым пятном.

Когда Джонни вошел в комнату, она повернулась и взяла из буфета бокалы и бутылку. Затем протянула ему бокал. Он нагнулся и ощутил запах старого доброго коньяка. Они сели на стулья, стоявшие у пустого камина.

— Это выбор моего отца. — Мора указала на коньяк. — У него необыкновенный вкус.

Джонни сделал первый медленный глоток и ухмыльнулся:

— Должно быть, он хороший парень.

— Отец — это воплощенная идея хорошего парня. Он чувствовал бы себя несчастным, если бы не все так думали о нем.

— Все?

— Почти все. — Она заглянула в свой бокал. — И я среди них.

Казалось, эта мысль возбудила ее. Он смотрел, как Мора поднялась, поставив свой бокал на каменную плиту камина. Она замерла, как Ирэн в то утро перед вазой с цветами, и отдалилась от него. Краткое мгновение их близости рассеялось.

— Весь день я ходила под парусами, — сказала Мора. Ее тон был небрежным. Это была просто светская беседа, и больше ничего.

— Кто был в команде?

Мора бросила на него быстрый взгляд, вспомнив о своем обещании взять его на «Радугу»:

— Я была в Делхэме и пригласила юного Питера Брауна. Я всегда беру его с собой. Ему шестнадцать лет, и он без ума от яхт.

Не ожидая его реплики, она присела к пианино и снова сыграла рапсодию. Это был еще один барьер между ними. Отчуждение возникло между ними. Джонни не выдержал. Он подошел и встал позади нее.

Мгновенно, как если бы он прикоснулся к ней, руки Моры покинули клавиатуру и упали на колени. Она резко повернулась и взглянула ему в лицо:

— Вы когда-нибудь слышали о моем отце?

— Да, мне известно о нем.

Она встала и вернулась на свое место перед камином.

— Я полагаю, что в некотором узком кругу он знаменит.

Она взяла свой бокал с коньяком и сидела, опустив голову.

Когда Десмонд де Курси был очень молод, он блестяще проявил себя в одном знаменитом деле и воспользовался плодами славы, какую оно принесло. Он настойчиво и непрерывно преследовал свою удачу, пока достаточное число показательных процессов не обеспечило ему достаток.

Джонни вспомнил, что о нем говорили в Кембридже. Время от времени его имя упоминалось и в американской прессе. Яркие выступления адвоката еще на ранних этапах его карьеры свидетельствовали о том, что это была незаурядная личность. Стремясь к намеченной цели, не чураясь показного успеха, будучи изумительно проницательным, Десмонд де Курси вызывал всеобщий интерес. Мора гордилась своим отцом и ревностно относилась к его славе. Но она знала, думал Джонни, о хрупкости и тоске, которые скрывались под этой легендарной оболочкой.