Ирина Лазарева - Мы никогда не расставались

Настя фактически работала перевозчиком. Ей доверили катер, с которым она, хорошо усвоившая уроки отца, лихо управлялась, «гонялась» по неспокойному озеру и швартовалась к пирсу, как заправский моряк. Удобных причалов пока не было; корабли стояли на Волховском рейде, грузы подвозились к ним на малых катерах. В обязанности Насти входила доставка на корабли продовольствия и перевозка личного состава.

В начале октября Настя сидела на катере у ветхого рыбацкого пирса в ожидании пассажиров, кутаясь в выданный ей форменный бушлат, обмотав голову теплым платком по самые брови, и смотрела на шпили и маковки белых церквей Новой Ладоги — старинного, патриархального города с рублеными русскими избами и деревянными домами. Лишь на центральной улице возвышалось несколько каменных двухэтажных домов. Над городом неслись стаи хмурых облаков, озеро беспокойно вздымалось, серые волны с шумом ударялись в борта и раскачивали маленькое суденышко. Насте было холодно сидеть на пронизывающем ветру, взгляд ее поминутно обращался к сараю за пирсом, укрыться бы там хоть ненадолго, но служба есть служба, еще увидит кто и донесет начальству, нет уж, лучше мерзнуть, перетерпеть несколько часов, а после побежать в столовую, где можно поесть и отогреться.

На рейде встал на якорь гидрографический корабль «Сатурн». Настя развернула катер и направила его к судну.

Пассажиром Насти оказался незнакомый лейтенант — одет с иголочки, в новой шинели, аккуратный, подтянутый, по всему видно — едет к командованию в штаб.

— Поторопитесь, товарищ матрос, — высокомерно произнес молодой человек, становясь на носу катера во весь рост и строго поглядывая на Настю, — этакий бравый моряк, преисполненный чувства собственного достоинства.

Насте это не понравилось. «Скажите, пожалуйста, — подумала она, — надо же, как задается!»

В непонятном ей самой раздражении она погнала катер к берегу и на полном ходу врезалась в прибрежную отмель. Офицер, естественно, кувырнулся за борт. Встал из воды мокрый по пояс, новенькая фуражка слетела с темноволосой головы.

— Ах ты, черт, — пробормотал лейтенант и глянул на Настю черными, огненными какими-то глазами.

«Сейчас убьет», — подумала она, испугавшись того, что наделала.

Он вышел на сушу, растерянно себя оглядел, вылил воду из фуражки и, повертев ее в руках, надел на голову. Снова поднял глаза на Настю, кажется, наконец-то разглядел под платком свежее, испуганное девичье лицо и неожиданно обезоруживающе улыбнулся. Молодцевато взяв под козырек, он развернулся на сто восемьдесят градусов и направился к штабу.

Настя застыла, глядя ему вслед. Уж лучше бы он отругал ее последними словами! Какой бес в нее вселился? Зря ведь обидела хорошего парня.

Весь день ее преследовало саднящее чувство вины и, что было совсем уже необъяснимо, веселый блеск удивительных черных глаз.

Вечером того же дня Настю вызвали к начальнику гидрографического района. Капитан-лейтенант, человек сам молодой, к Насте относился по-отечески — юная неопытность ее и диковатая застенчивость вызывали неподдельное сочувствие у офицеров постарше, тогда как лейтенантики-новички, еще необстрелянные, только из училища, стеснялись и краснели в разговорах с девушками. А девушек было немало в гидроузле — чертежницы, копировальщицы, картографы работали над составлением морских карт, после того как результаты изменения фарватера передавались на камеральную обработку.

— Ты что же это, Головушкина, мне офицеров калечишь? — с нарочитой строгостью сказал капитан. — У нас здесь командиров-гидрографов наперечет, на вес золота, можно сказать, а ты их купаешь в холодной воде. Смотри, заболеет, я с тобой по-другому разговаривать стану.

— Я не хотела… сама не знаю, как это получилось… — пролепетала Настя и вдруг, охваченная внезапной досадой, выдохнула: — Ух, сразу и нажаловался!

Капитан-лейтенант улыбнулся:

— Не жаловался он, Настюша, не жаловался, сказал, что сам не удержался и в воду упал, только раз ты его перевозила, значит, твоя вина в том и есть, что парень весь мокрый пришел.

Он поглядел на Настю, словно обдумывая что-то.

— Ты, вроде, в институте училась? — спросил он.

— Мало, полгода всего, заболела я, а потом уже не успела, — уныло проговорила Настя.

— Ничего, после войны доучишься, девушка ты толковая, раз в институт смогла поступить. Отправлю-ка я тебя в отдел кадров, приведешь там в порядок личные дела офицеров, тебе это будет не трудно. Так что, матрос Головушкина, кру-у-гом и шагом марш к новому месту службы!

— Слушаюсь, товарищ капитан-лейтенант, разрешите идти? — промямлила Настя, вышла и побрела к отделу кадров в окончательно разбросанных чувствах.

Она свыклась с работой перевозчика; правда, надвигались холода, скоро озеро начнет подмерзать, и лед с каждым днем будет оттеснять ее катер все дальше от берега, позже образуется береговой припай и скует отдельные банки и отмели, а в ноябре обледенеет все водное пространство.

Теперь часто штормило — такое уж оно Ладожское озеро, огромное как море — местные его так и величают, безбрежное море, опасное, неистовому ветру раздолье, подчас так разойдется, что накрывает злыми волнами маленькие суденышки, а то и целые баржи. Издревле называли озеро свирепым: штиль на Ладоге явление редкое, зато штормы бушуют чуть ли не круглый год.

Война пока щадила Новую Ладогу, немцы в основном бомбили корабли на рейдах и в озере. Порой отголоски взрывов и орудийной канонады доносились откуда-то издалека. Часто бомбили железнодорожную станцию в Волхове, тогда в Новой Ладоге дрожала земля и дребезжали стекла. Офицеры появлялись на берегу редко и ненадолго; все они, без сна и отдыха, измотанные беспрерывными вахтами и боевыми тревогами, были на трассе. Сторожевые корабли, канонерские лодки, тральщики, военные транспорты, катера — «морские охотники», гидрографическое судно уходили в свои опасные рейды и часто возвращались в базу с пробоинами, с поломанными винтами, помятыми корпусами, выгружали раненых, спешно ремонтировались и вновь пропадали в озерной дымке.

Настя стала осваиваться на новом месте работы, постепенно втянулась, сблизилась с девушками из отдела камеральной обработки, в особенности с Полиной, девушкой значительно старше Насти — ей было уже двадцать семь. Она нравилась Насте своей сдержанностью и образованностью. Полина имела репутацию отличного специалиста, всегда готового помочь советом. Она была шатенкой с темно-карими глазами, которые в зависимости от освещения иногда казались черными, а потому, должно быть, довольно некстати наводили Настю на мысль о вымокшем по ее вине офицере. Воспоминание об этом вроде бы случайном эпизоде почему-то беспокоило и даже раздражало ее: она сердилась на себя, на этого парня — вот привязался, черт ехидный, чисто цыган со своими глазищами, и с виду отчаянный, а ведь не мальчик уже, а старший лейтенант.