Анри Труайя - Анн Предай

– Снова эта пижама… Я попрошу Луизу, чтобы она пустила ее на кухонные тряпки…

– Что ты имеешь против моей пижамы?

– Ты в ней похож на киношного каторжанина.

– Тебе не нравится мой серый костюм, тебе не нравится моя полосатая пижама… Что же тебе нравится?

– Не знаю… например, бежевая.

– Я берегу ее для особенных случаев.

Приподняв ресницы, она игриво и хрипловато спросила:

– Каких таких особенных случаев?

– Вдруг мы отправимся в путешествие, вдвоем… – Он произнес это, не задумываясь, и у самого перехватило в горле. – Ты хочешь, чтобы я переоделся?

– Да.

Пьер молча подчинился и вскоре вернулся в бежевой пижаме. Рукава ее были длинноваты.

– Ты великолепен, – заметила Эмильен.

Он выключил телевизор и скользнул под одеяло. Сегодня вечером Эмильен не столь раздражена. Не от того ли, что они остались наедине? Проявления этой ее болезни столь загадочны, столь непредвиденны… Пьер подвинулся к ней ближе.

– Иди ко мне, – прошептал он. – Вот так, тихонечко… Ненадолго… Нам так хорошо вдвоем.

Эмильен прижалась к нему. До чего же она исхудала… Ему казалось: сделай он одно неосторожное движение, и ее хрупкие косточки треснут. Он обнял ее за плечи. Тепло ее тела, близкого и родного, взволновало его. Снова ей двадцать пять, и волосы ее сохранили тот же пряный запах.

– Если бы ты знала, как я тебя люблю! – бормотал он в тишине.

И его вдруг накрыло огромной радостью – она обязательно выздоровеет! Совершенно точно. Он это знал лучше других. Против всяких доводов.

Мили осторожно высвободилась:

– Пьер, я хотела тебе сказать… ночью ты шевелишься и очень шумно дышишь… с твоим-то огромным носом это и не удивительно. А мне так нужен отдых!.. Мы должны будем спать порознь…

Подобный исход совершенно ошеломил его, несправедливость наказания показалась чрезмерной.

– Спать без тебя? – заикаясь, спросил он. – Но… это… это невозможно!

– Но это лишь на время, пока я болею.

– Ты понимаешь, чего ты от меня требуешь?

– Да, Пьер. Будем благоразумны.

– Хорошо, тогда я лягу рядом в кресло или в шезлонг.

– Нет, тебя все равно будет слышно.

– Куда же я должен уйти, по-твоему?

– В маленькую дальнюю комнату. Тебе там будет хорошо. Ты сможешь читать допоздна, сколько захочешь.

Та комнатка, в другом конце апартаментов, долгое время использовалась как кладовая. В нее сложили чемоданы, набитые бумагами коробки, подшивки старых газет и журналов, ненужные книги…

– Забавно, – усмехнулся Пьер, – но это же так далеко от тебя. Я предпочел бы канапе в гостиной.

– Как хочешь, – ответила она.

Он сжал зубы. Вот его и прогоняют, отправляют в ссылку. Какая немилость – и это в ответ на его-то любовь.

Ему стало жалко себя до слез. Собственная жизнь представилась чередой страшных разочарований. Умереть бы тотчас же, и непременно здесь, рядом с нею. Но никто не обращал внимания ни на него, ни на его здоровье, ни на его настроение. Он вздохнул и спросил:

– Ты хочешь, чтобы я ушел прямо сейчас?

– Нет, – ответила она, – завтра.

Пьер подумал, что завтра она, быть может, изменит свое решение, и эта мысль успокоила его. Вот если бы он сегодня смог еще и не сопеть. Ведь для этого достаточно лишь развернуться. Он попробовал осторожно перевернуться на левый бок, но оказалось, что так лежать неудобно. Правда, он стерпел бы что угодно, лишь бы Эмильен понравилось.

– Спокойной ночи, дорогая, – сказал Пьер.

Чуть погодя, уверенный в том, что может заставить себя быть неподвижным и бесшумным, он начал засыпать.

Изрядно опаздывая с работы, Анн ураганом влетела в дом почти в семь часов и едва застала Луизу. Та собиралась вот-вот уйти. К счастью, у нее все было готово. В гусятнице – тушеная с морковью телятина. На круглом блюде отдыхал припудренный сахаром пирог с яблоками. Стол – как и было условлено, в столовой – накрыт на три персоны. О том, чтобы поднялась Эмильен, не могло быть и речи. Ночью она плохо спала, а с утра начала жаловаться на боль в правом боку. Пришедший к полудню доктор Морэн сделал ей дополнительный укол. Обед, наверное, следовало бы отменить, но было поздно.

Анн подошла к матери. Впалые щеки, заострившийся нос. Казалось, больная спала, но, услышав шаги дочери, приоткрыла веки и тихо произнесла:

– Я не хочу видеть Марка.

– Ты его и не увидишь, Мили, – пообещала Анн. – Мы быстренько пообедаем и распрощаемся.

– Передай ему, что мы с ним увидимся на следующей неделе.

– Ну да. Конечно… У нас еще будет время. Я сейчас принесу сэндвичи.

– Нет, не надо… Стоит о них подумать, и меня начинает тошнить. Что за гадость этот гепатит!.. Видно, вчера я что-то съела, вот оно и подействовало мне на печень. И этот запах, с кухни… надо бы проветрить… Где отец?

– Собирался заскочить в книжную лавку Коломбье.

– Занятно. Уже успел обзавестись новой привычкой – уходит, не предупредив меня.

Но тут, держа в руках две бутылки «божоле», вошел Пьер.

– Дома не осталось ничего, кроме столового.

Эмильен тут же успокоилась и прикрыла глаза. Во входную дверь позвонили. Открывать пошла Анн – и увидела на пороге консьержку.

– Я по поводу вашей комнаты – той, что наверху. Мне кажется, вы сдали ее студенту. Так вот, теперь их там с десяток. Это безобразие, настоящая ночлежка! Спят на полу, в коридоре. Соседи жалуются. Я не хотела бы говорить об этом управляющему.

– Спасибо, что предупредили, – ответила Анн.

Пьер, догнав ее в вестибюле, пробормотал:

– Безумие какое-то… Выглядел этот студент довольно прилично. Что делать-то будем?

– Я немедленно к нему поднимусь.

– А Марк?

– Он все равно придет не раньше восьми.

– Могла бы подождать и до завтра…

– Нет, папа.

На черной лестнице было студено. Всякий раз, когда приходилось карабкаться на шестой этаж, Анн становилось противно; она удивлялась ветхости длинного коридора, ведущего к сдаваемым внаем комнатам. Для нее он олицетворял собой своеобразную границу, некий условный переход из мира уюта и достоинства в зону стыда и позора. Анн остановилась перед дверью, отмеченную одиннадцатым номером. За ней слышались голоса. Анн постучала. Дверь открылась – на пороге стояла высокая девица. Вдоль щек, словно занавеси, ниспадали светлые волосы. Розовая махра домашнего халата туго обтягивала вздутый живот незнакомки. Наверняка месяце на восьмом, не меньше. Позади нее, выгнув спину и облокотившись на спинку стула обеими руками, сидел длинноволосый брюнет с квадратным лицом. Анн никогда не приходилось видеть ни его, ни девицу, и потому она сухо спросила:

– Где мсье Жан Ломбар?

– А чего вам от него нужно? – лениво поднимаясь, спросил юноша.