Татьяна Веденская - Это мужской мир, подруга!

– Мне бы твои возможности, – ворчала Варечка, – уж я бы нашла, куда их применить.

– Ну найди! – смеялась я, подпаивая ее дорогущим вином из погребка неподалеку.

– Я бы устроила собственную галерею, искала бы талантливых художников и продвигала их творчество.

– О, да ты – прямо ценитель. Ты лучше продвинь себя. Как там, выставка твоя когда будет? – подсмеивалась я.

– Не знаю, когда, – огрызалась она. С выставкой действительно были проблемы. Обещания, которые ей дали какие-то ее правильные люди, пока что никто не спешил приводить в исполнение, и Варечкина жизнь вернулась на круги своя. Она сдавала комнаты, бродила по художественным салонам, вела умные творческие разговоры, которые меня больше смешили, – в общем, жила, как и положено жить нормальной московской богеме. Без денег и без проблем.

– А хочешь, я у тебя комнату эту сниму на пятьдесят лет вперед? – предложила я. – И ты все сможешь сделать, что нужно. Все-таки устроишь эту выставку.

– Мне подачек не надо! – фыркнула Варечка, скорчив рожицу.

– Ничего себе «подачек»! Я, вообще-то, пытаюсь выгодно вложить наличные. Только тут, в этой твоей дурацкой нелепой квартире, я чувствую себя человеком, а сейчас ты можешь выставить меня за дверь в любую удобную минуту.

– Это да, могу, – кивнула она, – могу турнуть.

– Вот именно. А значит, я должна как-то защитить собственные права. Я хочу иметь возможность появляться и оседать тут в любой момент времени, без ворчания и претензий со стороны собственника.

– Как излагаешь! – восхитилась Варечка.

– А посему... – тут я назвала сумму. – И это все, что я могу предложить.

– Ты... ты сошла с ума? – охнула она.

– Ничуть, – покачала головой я. – Предложение действует только в новогоднюю ночь.

– Да с такими деньжищами я могу вторую комнату никогда вообще не сдавать, – обрадовалась Варечка, хотя, признаться честно, мы с ней вполне неплохо уживались в одной комнате в сезоны, когда Москву наводняли жадные до русской культуры туристы. И вообще мы с ней жили хорошо. В этом и была, наверное, самая главная тайна – мы с ней любили друг друга, но ничего друг от друга не ждали. Разве что только, что кто-то купит пельмени.

– Ну так что, по рукам? – ухмыльнулась я.

– По рукам. Буду тебя грабить, но только ради искусства, – улыбнулась она в ответ. И в эту минуту в дверь позвонили. – Кого там еще принесло?!

– Деда Мороза, – расхохоталась я, подлив себе еще немного дорогого и, кстати, слишком кислого вина.

– Много не пей, а то тебя опять понесет к неприятностям, – посоветовала мне Варечка и ушла открывать дверь.

Я схватила бокал и последовала за ней. Неприятности поджидали меня прямо за открытой дверью. Там стоял мой Синяя Борода, худой, еще более растрепанный, чем обычно, с бутылкой чего-то в руке. Он был как потерянный кем-то ребенок и прожигал меня взглядом. Я знала точно, что он пришел, чтобы забрать мой с таким трудом выстроенный, добытый в боях покой.

– Максим? – ахнула я, невольно вцепившись пальцами в дверной костяк.

– Я звонил твоим родителям, – растерянно пробормотал он. – Ты, как всегда, отключаешь телефон.

– Я его поменяла. Я не хотела, чтобы ты знал мой номер, – сказала я спокойным (даже чересчур) тоном. О, чего мне стоило это спокойное лицо, эта хорошая мина при плохой игре!

Он потупился.

– Они сказали, что тебя нет. И что они не знают, когда ты будешь. А я почему-то даже не сомневался, что ты здесь.

– Да, ты прав. Это была ошибка – открыть тебе это место, – ехидничала я, но он, кажется, этого даже не понял.

– Я не помнил, какой тут этаж, я зашел к нескольким, а потом сказал про художницу – и меня послали...

– Послали? – прыснула Варечка.

– Послали сюда. Ваши соседи, должно быть, подумают черт-те что.

– Это нас не пугает, – пьяно хмыкнула Варечка.

Максим посмотрел на нее смущенно, а потом снова перевел взгляд на меня.

– Мне надо с тобой поговорить.

– Говори, – пожала плечами я, вцепившись ногтями в ладонь, чтобы не завизжать, не броситься к нему и в то же время не выставить его прочь, осыпая проклятиями.

– Можно войти? – спросил он, так как Варечка продолжала стоять на проходе, заслоняя собой вход.

– Да, пожалуйста. – Она отвела руку, но сама не двинулась с места, с любопытством и насмешкой наблюдая за ним, неуверенно пробирающимся ко мне.

– Что ты хочешь? – спросила я, не в силах ждать его разговоров и объяснений. Мне было тяжело на него даже смотреть. Все эти месяцы я делала все, чтобы забыть его, но он мне снился. Во сне он сидел рядом со мной, на краю моей скрипучей железной кровати, и смотрел на меня. Я хотела его о чем-то спросить, но не могла произнести и слова. А он сидел, грустный, а потом уходил. И каждый раз, когда он уходил, мне хотелось умереть. И я мечтала только о том, чтобы перестать видеть сны. Просто перестать видеть сны. А получить его наяву – как подарок на Новый год, об этом я не мечтала. С этой его нервной походкой, с этими рваными движениями, в моей комнате – живьем – этого было слишком много. Я не могла этого перенести.

– Я не знаю. Не знаю. Я не могу тебя забыть, – пробормотал он.

– Ну что ж, это свидетельствует о том, что у тебя пока еще нет болезни Альцгеймера.

– Твои родители сказали, что... что я могу оставить тебе сообщение. Кажется, они решили, что я – просто какой-то твой друг, который хочет тебя поздравить.

– А ты чего хочешь? На самом деле? – поинтересовалась я.

Он задумался, а потом коротко сказал:

– Тебя.

– А что потом? – аккуратно спросила я.

Он вздохнул и пробормотал:

– Все, что захочешь!

Я ухмыльнулась. У него было такое лицо, как будто он только что принес себя в жертву страшной, злой и жестокой богине Любви. Интересно, и чего он от меня ждет? Что мне теперь делать? Падать прямо ему в руки? Мечтать о счастливом будущем? Примерять белое платье? Или бежать покупать ему носки? Сейчас я была гораздо позитивнее настроена в отношении всего этого безобразия. И мечты о гордом одиночестве меня почти не посещали. Да и независимость уже как-то утратила свою актуальность.

– Ну, что скажешь? – с волнением спросил он, а бутылка в его руках дрожала.

– Да что тут скажешь? Словами тут не поможешь, – рассмеялась я и бросилась к нему.

Смешно мы, наверное, смотрелись с ним – парочка тощих Кощеев, вцепившихся друг в друга. Мы не могли оторваться друг от друга, а я и не знала, что можно вот так, до боли в теле, хотеть, чтобы кто-то просто был рядом. Независимость – другое название для одиночества, только и всего. Я стояла в объятиях Максима, глядела на его беспокойное тонкое лицо, оттененное мягким уличным светом, разливавшимся в моем окне, и думала, что, какими бы мы ни были сумасшедшими, гордыми упрямцами, все же есть надежда, что вместе нам будет куда лучше, чем друг без друга.