Татьяна Тронина - Белла, чао!

– Веня, да забудь ты про меня! – опять застонала Белла. – Вон Анжелка… Чем плоха?

– Ничем. Но она – это не ты…

– Веня, перестань! – истерично закричала Белла. – Не до того…

Они положили Африкана на заднее сиденье «уазика» Тимура.

– Садись… Сюда садись, Белка.

– Почему он молчит? Почему он молчит? Почему?

– Белла, успокойся… – Веня повернул ключ в замке зажигания и нажал на газ. – Все хорошо.

– Ничего не хорошо. Ничего не хорошо… Африкан! Ты меня слышишь? Открой глаза! Открой, миленький, скажи мне что-нибудь!

Всю дорогу до больницы в Ирге Белла, не переставая, голосила.

Она звала Африкана, исступленно просила, чтобы он открыл глаза, отозвался, сказал бы ей хоть словечко…

Она звала его, пока ехали, она звала его, пока местный доктор, Серафим Иванович, делал операцию.

Она звала Африкана все то время, когда сидела в больничном дворике, рядом с Веней, и молчала.

И лишь только тогда, когда на крыльцо вышел Серафим Иванович и сказал, что теперь она может зайти на минутку и издали посмотреть на Африкана («Живой. Должен выкарабкаться»), Белла успокоилась немного, и этот безудержный, болезненный, непрерывный крик, льющийся из ее сердца, наконец-то стих.

Он – услышал ее.

…Позже, в маленькой поселковой больничке, придя в себя после операции, Африкан признался Белле, что она так исступленно звала его, что он не мог не вернуться. Там, в небытии, где не было ничего – ни света, ни запахов, ни чувств, ни желаний, – лишь ее голос оставался единственным ориентиром. Он шел на ее голос, в полной темноте, пока наконец впереди не забрезжил свет. Тьма расступилась, и Африкан наконец смог открыть глаза.

Африкан осторожно выглянул из мужской раздевалки. Там было тесно, душно, и мужики несли какой-то бред, пока переодевались. Ну их…

Небольшой холл уже опустел – зрители ушли в зал, выступление должно было начаться через несколько минут. «Тут подожду!» – решил Африкан.

Он подошел к большому зеркалу и с брезгливым, безнадежным выражением лица оглядел себя. Поправил воротник розовой рубашки.

И в этот момент из женской раздевалки выскользнула Белла, в шелковом, вишневого цвета платье, с разрезанным подолом – края материи плыли вокруг ног в вишневых бархатных туфельках, свивались и развевались.

– Я так волнуюсь, так волнуюсь! – прошептала девушка. В самом деле, ее глаза лихорадочно, безумно блестели. – А ты как?

Африкан с тоской повернулся перед зеркалом. И носы у туфель какие-то длинные, острые…

– Послушай, я на пидора не похож? – с сомнением спросил он.

От возмущения Белла на миг даже потеряла дар речи.

– Здрасте! – наконец смогла она язвительно воскликнуть. – Я все это покупала, подбирала, чтобы с моим платьем сочеталось… а ты!!! Да как у тебя только язык поворачивается…

– Тихо, не ори! – Африкан закрыл ей рот поцелуем.

– Негодяй! – вырвалась Белла. – О чем я думала, когда замуж за тебя выходила…

Африкан поймал ее, обнял. Конечно, она сердилась не всерьез. И он не всерьез ворчал…

– Роза где? – спросила Белла.

– Там, в раздевалке. В вазу поставил. Шипы срезал.

– Будешь мне передавать, не перегрызи ее опять зубами.

– Я помню. Но она понадобится для последнего танца.

– А первый?

– Первый – «Бесаме». Забыла?

– Ничего я не забыла! – Белла чмокнула его и снова умчалась в раздевалку. Девицы там визжали и хохотали – от нервов, наверное. Тоже волновались перед выступлением.

Это было первое выступление группы начинающих в студии танцев.

За окнами ходили люди, а дальше, среди деревьев, был виден Чистопрудный бульвар. Как ни хотели Африкан с Беллой удрать из тесной, безалаберной столицы, но так и не смогли. Не отпустила их Москва, не нашли они места лучше…

Африкан подкрался к двери, ведущей в танцевальный зал, и осторожно приоткрыл ее.

Зал был полон. Человек тридцать пришло, не меньше…

В основном сидели знакомые и родные Африкана. Пришли его студенты-сценаристы, прибыл Валеев с огромным букетом (для Беллы, но зря старается!), а в первом ряду расположились брат с женой и Костик.

Павел, брат, сидел тихий и спокойный, у Костика был вид независимый и очень важный, а Иродиада выглядела ошеломленной и растерянной.

Африкан знал, почему она такая – и всему виной был телефонный разговор, который произошел у него с женой брата этим утром.

Иродиада тогда истерично заявила, что он, Африкан, ничего не понимает и что она, как мать, знает лучше – ее Костик с этой Светой никогда счастлив не будет: «Она из Саранска, и вообще, такая безответственная, ленивая…» – «Ира, она ребенка ждет. Твоего внука!» – «Я против ребенка! Я ей сразу сказала, чтобы она аборт сделала… Ну какой из Костика отец, какой? Он сам еще ребенок!» – «Ира, ты глупая женщина, – хладнокровно возразил ей Африкан. – Сейчас жизнь тяжелая, страшная. Мало ли что с Костей может случиться! А так у тебя хоть внук будет. Или внучка».

Иродиада всего боялась и по любому поводу переживала. Слова Африкана, известного людоведа и душелюба, упали в подготовленную почву.

«Согласится на свадьбу, – удовлетворенно подумал Африкан, разглядывая издали лицо Иродиады. – Все, готовенькая… Костик, ты мне должен опять!»

И, в общем, не важно, будут счастливы Костя со своей Светой или нет… Главное – это само движение жизни, события. Плохие и хорошие. Разные. Не ошибаются только мертвые.

В зале не было лишь Анжелы и Вени. Но это глупо – вызывать родню в такую даль, да еще с маленьким ребенком. Кстати, они неплохо спелись, свояченица и Веня. Принцы на белом коне, они иногда маскируются под таких вот Вень… (Хотя уж больно страстно этот Веня на Беллу поглядывает. Дело тут нечисто… Впрочем, какая разница – Белле-то этот Веня до лампочки!)

…Парень в глубине сцены возился с проигрывателем.

Сейчас начнется выступление.

Выйдет Белла, выйдут другие пары, взволнованные и разряженные в пух и прах. Но они с Беллой, конечно, будут самой эффектной парой. И они станцуют лучше всех.

И все будут смотреть только на Беллу.

Как она танцует, прижимаясь к Африкану, под тягуче-сладкую, словно мед, музыку – бесаме, бесаме мучо…

Африкан знал, что все будет именно так, как он и представляет.