Катажина Грохоля - Я вам покажу!

По крайней мере я умею любить. Не беда, что безответно. Через пару лет это перестанет мне мешать.

Я вышла на своей станции и медленно побрела к дому. Остановилась у своей калитки, потом повернула к Уле. Я не могу притворяться, будто мне неизвестно, как она обманула Адама. Уля – близкий мне человек, разве можно жить и дружить с таким грузом? С ней я тоже должна поговорить.

Я позвонила. Мне открыл Кшись.

– Привет, Ютка. Ты чего так официально? Через ворота?

– Мне надо поговорить с Улей. – Я прошла мимо Кшися и увидела Улю, которая чистила картошку.

– Пообедаешь с нами? – Уля засуетилась, собрала картофельную кожуру в мусорное ведро, вытерла стол.

– Нет, спасибо, я хочу с тобой поговорить.

– Ты чего так официально? – Уля улыбнулась, она даже не заметила, что повторила вопрос Кшисика. Это и является признаком удачного замужества?

Мы вышли на террасу.

Я раскладывала письма в кучки. Сидела на полу в большой комнате, Борис лежал на тахте, мне пришлось его туда втащить, у него не было сил забраться. Натопила камин, стало тепло, только мое сердце не желало оттаять. Я должна чем-то себя занять, чтобы не думать. Если буду занята, не останется времени чувствовать.

Дорогая редакция, дело о разделе имущества длится уже более трех лет… — юрист, стопка справа.

Дорогая редакция, на всем теле выступила сыпь красного цвета, она чешется, и поднялась температура, хотя я делаю компресс из простокваши… – врач, стопка слева.

Дорогая редакция, без явных причин ушел муж… — я, кучка на тахте, возле Бориса.

Дорогая редакция, я хочу развестись и не знаю, как написать заявление и сколько это стоит… – юрист, вправо.

Дорогая редакция, моя дочь сделала себе татуировку на бедре в виде пантеры… – я.

Дорогая редакция, я хотела бы работать с дельфинами, куда мне обратиться… — я, тахта.

Дорогая редакция, я хотела бы взять на воспитание ребенка, как это сделал Джек Николсон в фильме «Шмидт», сообщите мне адреса… — я.

Дорогая редакция, я заплатила за амулет счастья сорок два злотых, потому что у вас была реклама, а счастья как не было, так и нет, пожалуйста, верните мне деньги… – я.

Дорогая редакция, моя жена во время интимных отношений засовывает мне бусинки, правда, мне стыдно признаться куда. Является ли это поводом для развода… – юрист, или я, или проктолог.

Дорогая редакция, ваш журнал – грязная пресса… – архив, без ответа, под стол.

Дорогая редакция, умоляю, помогите… — без обратного адреса, в архив.

Дорогая редакция, настоящим письмом сообщаю, что мой сосед Ярослав Клызь имеет фирму и пользуется электричеством от столба, за которое не платит налогов и вообще ничего… – без подписи, в корзину.

Дорогая редакция, я написал в классной работе, что Телимена[42] в «Пане Тадеуше» – крутая тетка и получил двойку. Это справедливо или нет?— я, Борис.

Мне – 65 писем, 70 – обратно в редакцию, специалистам. Есть чем заняться в ближайшие дни.

– Мама, почему здесь такой бардак?

– Я сортирую письма. Тося, сними ботинки, ты наследишь, я здесь убирала.

– Я их сняла, – удивилась Тося, я покосилась на ее ноги. Она была в тапках. – Мам, что с тобой происходит?

– Тося, оставь меня в покое, я как-нибудь разберусь сама. Единственное, чего бы мне хотелось, – чтобы ты сдала экзамены. Если я могу тебе помочь, скажи, но пока у меня нет сил вводить тебя в курс моего душевного состояния.

– Но, мама, я же твоя подруга! – с обидой сказала Тося.

– Нет, дорогая, – я наконец сообразила, к чему она клонит, – ты прежде всего моя дочь, а я – твоя мать. Когда-нибудь мы с тобой подружимся. Но о некоторых вещах я пока не хочу с тобой говорить.

– Но, мама, ты должна! Я же говорила, чтобы ты не ездила к Адаму, правда? И надо было тебе унижаться! Он… что-нибудь тебе сказал? Обо мне? То есть он о чем-нибудь упоминал?

Я переложила стопки на стол, скрепила письма скрепками.

– Тося, извини, но мы говорили не о тебе, а обо мне и о нем.

– И что? – поинтересовалась Тося и плюхнулась возле Бориса на кипу писем, которыми мне предстояло заняться.

– Ты села на мою работу, помнешь. Тося вытащила из-под попки письма.

– Ну и что, мама?

– Ничего. Не будет Адама.

Я повернулась к Тосе спиной, потому что не хотела, чтобы она видела, как глаза у меня наполняются слезами.

– Ах, мамочка! – Тося подбежала ко мне и обняла за талию. – И очень хорошо! Папа сказал, что ты всегда была женщиной его жизни и что ошибки надо уметь прощать. Папа хотел бы жить с нами. Sorry, я хорошо отношусь к Адаму, но, мама, мы снова сможем стать семьей!

Я замерла как вкопанная. Дочь отстранилась от меня, лицо у нее слегка вытянулось.

– Мамочка, я понимаю, что не сразу, ты должна привыкнуть к этой мысли, но ты увидишь, теперь все уладится…

– Папа хотел бы жить с нами? Уладится? Тося, что ты такое говоришь???

– Это вопрос времени, папа так сказал, а я помню, что когда-то я тебя спрашивала, могут ли люди снова сойтись, ты мне сказала, что конечно и что надо уметь прощать. Ты простишь папу, потому что эта его Йоля…

– Мне нечего прощать папе.

– Это замечательно! Потому что он беспокоится, что ты все-таки…

– Мне нечего прощать папе, и он никогда с нами не будет жить. Никогда! – резко сказала я и увидела, что у Тоси, как у маленького ребенка, скривилась мордашка. – Тося, к прошлому нет возврата. Я уже не люблю папу, и ты хорошо знаешь почему.

– Не говори так! – Тося, не владея собой, перешла на крик. – Не говори так! Я видела, как вы обнимались на моем дне рождения, как это было здорово! Папа тебя поцеловал! Он такой добрый со мной, а ты говоришь, что его не хочешь! Потому что этот чертов Адам вернулся! А я не хочу Адама, я хочу жить с родителями, как другие дети! Я взрослая, я не ребенок! И бабушка, и тетя Ганя, и Уля говорят, что еще не все потеряно!

– Ты уже не ребенок, Тося, к сожалению, – согласилась я, потому что видела: моя восемнадцатилетняя дочь – это маленькое несчастное дитя, которое что-то напридумывало. – Ты должна смириться с фактом, что у тебя разведенные родители. Что у твоего отца новая семья и что я одинока. Это трудно, однако ты должна.

– А твои родители снова живут вместе! Почему ты не возьмешь с них пример? Ненавижу тебя! Ненавижу! – крикнула Тося, развернулась, хлопнула дверью и убежала к себе. – Я еще вам покажу! Вам всем! Вот увидите, еще пожалеете!

Я не бросилась за ней. Я ничего ей не смогу объяснить. Попрошу, может быть, маму или отца, чтобы с ней поговорили. Тося втемяшила себе что-то в голову. Как мне объяснить своей дочери, что мило провести вечер в день рождения – этого недостаточно, чтобы снова влюбиться в бывшего мужа-подлеца? И что я любезничала с Эксиком только ради того, чтобы ей, Тосе, лучше жилось на свете? Я пусть недолго, но льстила себя надеждой, что можно все совместить: старую и новую семьи, поддерживать дружеские отношения, как в американских фильмах, быть в отличных отношениях с дочерью. Она тоже не может меня понять. Только когда появляются собственные дети, осознаешь поступки своих родителей. Я должна набраться терпения, еще десять – двадцать лет, и мы поймем друг друга.