Школьный бунтарь (ЛП) - Харт Калли

— Не волнуйся, Джейк. Никто не ждет, что ты пойдешь туда и будешь действовать. Если кто-нибудь спросит, я обязательно расскажу им, как храбро ты справлялся со всем этим. А теперь убирайся с моей дороги.

— Сядь, Сильвер.

Я не буду садиться. Больше не буду его слушать. Ни за что на свете не позволю его трусости помешать мне сделать все, что в моих силах. Я стою на своем, скрестив руки на груди.

— Отвали.

Джейк смотрит на двух других девушек. Забавно, но теперь он уже не кажется таким неприкасаемым.

— Она права, Джейк. Здесь слишком долго было тихо. Должно быть, что-то случилось. Мы должны пойти и посмотреть. — София — последний человек, от которого я ожидаю это услышать, но сейчас она выглядит намного спокойнее. Подходит и встает рядом со мной. Алисия недовольно ругается, но все же присоединяется к подруге. И вот мы, три девочки, выступаем против Джейка.

— Вы все чертовски ненормальные, — выплевывает он, отходя в сторону. — Вперед. Идите туда и дайте себя убить. Без разницы.

Он не идет следом. Дверь за нами захлопывается, и король Роли Хай, не говоря больше ни слова, снова запирается в кабинке.

Мы на цыпочках проходим через музыкальную комнату и спускаемся по лестнице, и там мы видим первого полицейского. Облегчение захлестывает меня, заставляя мои ноги превратиться в желе; я никогда в жизни не была так счастлива видеть значок и пистолет.

— Кто-нибудь из вас пострадал? — кричит парень, торопясь к нам.

— Нет. Нет. Но есть и другие, — говорит Алисия. — Библиотека. Вы уже проверили библиотеку? Мы слышали большую часть выстрелов там.

— Скорая помощь сейчас там, занимается ранеными. Идите на улицу, девочки. Там есть одеяла и другие машины скорой помощи. Вы, наверное, в шоке. Ваши родители на... эй! Эй, куда ты, черт возьми, собралась?

Я не собираюсь выходить на улицу. Нет, бл*дь. Если большая часть стрельбы происходила в библиотеке, то именно туда и отправился бы Алекс. Я бегу на максимальной скорости еще до того, как принимаю решение бежать. Алисия и Софи кричат мне вслед, но не слышу ни слова из того, что они говорят.

Я должна найти Алекса.

Если он ранен, то должна быть с ним.

Я врезаюсь в пожарного на лестнице, ведущей в библиотеку. Он пытается схватить меня, чтобы остановить, но я ныряю вокруг него, пробиваясь вперед…

…а потом я останавливаюсь.

Библиотека — это кровавая баня. Куда бы я ни посмотрела, везде лежат тела в странных, неестественных позах. Некоторые из них покрыты серыми простынями, рядом с ними на полу разложены мешки для трупов.

Боже мой.

А где же Алекс?

А ГДЕ ЖЕ АЛЕКС?

Я вижу шерифа Хейнсворта, мрачно стоящего у одного из стеллажей, склонив голову и уперев руки в бока, и направляюсь прямо к нему.

— Шериф Хейнсворт? Шериф Хейнсворт, вы не видели Але…

Вопрос застывает у меня на губах. У ног шерифа три санитара лихорадочно работают над телом. Пол скользкий от крови. Так много крови. Она повсюду.

Затем я вижу руку, безжизненно отброшенную в сторону. Мелькнула татуировка свирепого волка. Острые, колючие виноградные лозы, обвивающие запястье.

— Боже. Боже, нет, это не... это не он?

— Сильвер, выйди наружу вместе с остальными. Здесь ты ничего не сможешь сделать, — командует шериф Хейнсворт, пытаясь оттолкнуть меня. Я вырываюсь из его объятий, пробиваясь вперед, полная решимости доказать самой себе, что мне все это только что привиделось. Что тело на полу не принадлежит Алексу.

— Остановка сердца, — выкрикивает один из санитаров, копошась в маленькой красной сумке рядом с ней. — Здесь слишком много крови. Коллапс дыхательных путей. Нам нужно немедленно интубировать. Черт побери, где же этот чертов эпинефрин!

Он отодвигается в сторону, и мое сердце замирает в груди.

Алекс.

Это он.

— Нет! Нет, нет, нет, нет!

Его футболка разрезана, обнажая грудь. А там, чуть ниже его левой груди, крошечная, идеально круглая дырочка сочится кровью по всей татуированной коже. Его лицо такое бледное, темные ресницы опущены на скулы. Не кричит от боли, когда кто-то из медиков протыкает его иглой. Он вообще не двигается.

— Остановка сердца. Приготовьте дефибриллятор. Забудь про набор для трахеотомии. Если мы не получим ритм, то неважно, сможет ли он дышать. — Глухой рев в моих ушах приглушает слова, которыми они обмениваются друг с другом. Мир рушится вокруг меня.

— Спасите его! О боже, вы должны спасти его. Пожалуйста!

— Ради Бога, кто-нибудь, уведите ее отсюда, — огрызается кто-то.

Руки сомкнулись вокруг моих плеч. Я снова вырываюсь и поворачиваюсь к полицейскому, которого видела в коридоре.

— Не прикасайтесь ко мне, мать вашу! Я остаюсь!

Врач скорой помощи рядом с Алексом, двигается быстро, кладя ему на грудь две гелевые подушечки.

— Заряжаю до двухсот. В сторону. — Она разряжает дефибриллятор рядом с собой, и спина Алекса выгибается дугой над землей. В следующую секунду он снова неподвижен. Безжизненный.

— Ничего, — говорит она, прижимая пальцы к его горлу. — Ещё. Зарядка до трехсот. В сторону.

Я закрываю рот руками, прикусывая губу так сильно, что металлический, острый вкус крови покрывает мой язык. Тело Алекса снова вздрагивает, а затем снова падает на землю.

— Есть? — спрашивает первый санитар.

Женщина, работающая с дефибриллятором, снова проверяет пульс на горле Алекса... затем качает головой.

Спи, Passerotto. Вот так, любовь моя. Ш-ш-ш. Отдыхай. Время засыпать…

Я никогда не выглядела хорошо в черном.

Даже раньше, когда тусовалась с Кейси, это было все, что она когда-либо хотела, чтобы мы носили, это слишком сильно размывало меня. Я слишком бледна, когда стою перед зеркалом в своей спальне, теребя высокий воротник платья, которое мама выбрала для меня. После перестрелки мы объявили перемирие. С таким количеством объявлений и похорон, с таким количеством искалеченных родителей, оплакивающих мертвых детей, казалось неправильным сердиться на нее из-за Дэна. Когда-нибудь в будущем настанет время, когда ей придется рассказать папе о случившемся — теперь я это знаю. С моей стороны было неправильно пытаться заставить ее держать это в секрете, но пока мы стоим вместе, как семья, пока Роли скорбит.

В зеркале я вижу, как она стоит в дверях моей спальни. Она уже одета в свой траурный костюм, и под глазами у нее темные синяки.

— Ты ничего не ела, — говорит она.

— Разве ты можешь винить меня? Сегодня утром я совсем не чувствую голода.

Она грустно улыбается, и ее губы сжимаются в тонкую линию.

— Я знаю, милая. Просто решила попробовать. Твой папа и Макс уже ждут внизу.

— Окей. Я спущусь через минуту.

Она уходит, и я снова дергаю за воротник, на этот раз пытаясь ослабить его. Он слишком тесный. Слишком сдавливает. Я, бл*дь, не могу дышать. В конце концов сдаюсь. Сколько бы ни тянула и ни дергала эту чертову штуковину, я никогда не буду чувствовать себя в ней комфортно.

В фургоне по дороге на кладбище мы молчим; было решено, что будет лучше, если не будет настоящей церковной службы, так как никто в городе, скорее всего, не придет.

Земля покрыта снегом, мир слишком белый и яркий, после того как вчера поздно вечером налетели первые по-настоящему сильные шквалы зимы. Макс мрачно сидит рядом со мной на заднем сиденье, его лицо вытянуто. Он выглядит неправильно в костюме, который папа взял для него, как будто он теперь немного взрослый, достаточно зрелый, чтобы справиться с чем-то подобным, когда он определенно не является таковым. Когда папа заезжает на стоянку и паркуется, я беру Макса за руку и крепко ее сжимаю.

— Ты хочешь подождать здесь, в машине? — Шепчу я. — Все нормально. Тебе не обязательно идти. Никто не подумает о тебе плохо.