Фиона Нилл - Тайная жизнь непутевой мамочки

— Люси, если ты ее не примешь, я ее кому-нибудь отдам, — сказала она, вручая мне дар. Именно тогда я и спросила ее, не была ли она влюблена в того, кто ее писал. С отцом моего мужа она обручилась позднее, так что в моем вопросе не звучало бестактности. — Если воображение достаточно развито, полюбить можно любого, Люси, — ответила она, пристально глядя на меня.

Я поднимаюсь по лестнице босиком, отрепетировано петляя, чтобы не наступать на скрипучие половицы. Свет в спальне не включаю, лишь протягиваю руку, зная, что нащупаю угол комода, сделав четыре шага вправо. Я осторожно открываю дверь гардероба, нашариваю там пару кожаных ботинок и засовываю в них криминальную пачку сигарет.

И шепчу что-то Тому, когда он бормочет: «Ты уже вернулась»? За окном скоро начнет светать. Я слушаю ворчливое бульканье радиаторов и прощаю им их неспособность как следует обогреть дом.

Затем, используя технику медленных незаметных движений, тихонько залезаю в постель, каждый раз замирая, ощутив малейшую реакцию на другой стороне кровати. Оказавшись достаточно близко к Тому, я кладу руку ему на грудь и так лежу, чувствуя его тепло, позволяя сну захватить меня в столь желанный мной плен. Только страдающий бессонницей человек или годами недосыпающая мать понимают, какое это счастье.

Нет никакого логического объяснения тому, почему сочетание недостатка сна и избытка выпитого спиртного должно в результате дать нечто большее, чем просто один день скачков настроения и беспричинной слезливости. Каким-то образом мне удается избежать этого. На следующее утро я дисциплинированно сижу на собрании в душном гимнастическом зале школы по случаю празднования начала нового учебного года. Неуверенный в себе Джо всегда волнуется, если не видит в толпе моего лица, поэтому мне не до завтрака — я должна успеть занять удобное место с краю.

— Не забудь: где-нибудь по центру фланга, — говорит Джо, глядя на меня с надеждой, когда мы проходим сквозь школьные ворота. И я знаю, что за этим последует. — А мы сможем поиграть в Йенса Леманна, когда я вернусь?

Я пытаюсь объяснить ему, что после его возвращения из школы мне надо будет приготовить чай, убрать со стола, убедиться, что домашние уроки сделаны, помочь всем принять ванну, почитать им книжку и приготовиться ко сну — само по себе это уже будет чудом, если я уложусь со всем перечисленным за четыре часа. Но, увидев, как его маленькое личико начинает кривиться, я смягчаюсь.

— Может быть, вместо этого мы могли бы поиграть в крикет? — мягко предлагаю я. — Я могу быть Шейн Уорн, а ты — Фредди Флинтоф. Но только десять минут.

Он в восхищении подпрыгивает. Как мало надо ребенку для радости!

Когда мы с Фредом вступаем на игровую площадку перед школой с моей коляской, нагруженной наподобие вьючной лошадки, я задерживаюсь, как я делаю это всегда, в ожидании бесшумных аплодисментов — перед тем самым моментом, когда часы покажут девять. На ступенях школы я вижу директрису, она оживленно приветствует родителей. Я представляю, как она говорит: «Мои поздравления, миссис Суини! Хорошая работа! И не только потому, что все это вы сделали после четырех часов сна и с похмелья, но также и потому, что привели двух вполне накормленных мальчиков, одетых по форме, и вашего малыша, все еще жующего тост, но, тем не менее, одетого и не слишком голодного, не забыв при этом две упаковки с завтраками и одну пару подписанных спортивных ботинок. Вы, а также все остальные матери и кое-кто из отцов — правда, я знаю, что именно матери на самом деле обо всем помнят, — настоящие герои». И, хотя мне никто не аплодирует, я чувствую сильнейший прилив восторга.

Чувствуя себя не лучшим образом, этим ранним утром я страстно желаю уединения, но вскоре оказываюсь в гимнастическом зале в окружении привлекательной мамочки Само Совершенство с одной стороны и — вот неожиданность! — Прирученного Неотразимца — с другой. Я оглядываюсь, стараясь выяснить, есть ли в зале другие свободные места, где он мог бы сесть, и замечаю, что пустых мест повсюду достаточно. Мое сердце начинает биться быстрее, и я чувствую, что краснею — впервые за много лет. Думаю, я страдаю от смеси преждевременного климакса и затянувшейся юности.

Я стараюсь сосредоточиться на спортивном оборудовании. Канаты, стойки для прыжков в высоту, кони, гимнастическая стенка. Не многое же тут изменилось! Школы не задела тенденция к преобразованию интерьеров. Здесь нет дешевого шика, нет эстетического минимализма. А хорошо знакомый запах несвежих носков и пота заставляет меня, забыв маленького мальчика, сидящего на моих коленях, закрыть глаза. Я будто снова вернулась в школу. Когда ты водишь в школу своих детей, ты невольно возвращаешься в детство. Позади нас уселась Мамаша-Буквоедка, бывшая староста и капитан хоккейной команды, — вот так же она, очевидно, сидит сейчас и в родительских комитетах и за всем придирчиво наблюдает. Закомплексованные всегда чувствуют нервное возбуждение, которое ослабевает лишь тогда, когда они выходят из толпы и их плечи, наконец, расправляются. А те из нас, кто уделял внимание мальчикам, как, на мой взгляд, это делала Само Совершенство… ладно, оставим. Пожалуй, мы все еще заняты тем, что оцениваем мальчиков.

Я вспоминаю Саймона Миллера, своего первого бой-френда. Однажды после урока английского языка в нашей подгруппе «А»[8] в октябре 1982-го Саймон спросил, можно ли ему проводить меня домой; мы молча шагали в ногу до сарая за гимнастическим залом, раньше я этого сарая никогда не замечала. В классе не было ни одной девочки, которая отвергла бы Саймона, и, тем не менее, у него никогда не было постоянной подружки. Даже тогда, давным-давно, мы понимали, что Саймон Миллер был парень что надо.

Пока за нами не захлопнулась дверь, мы почти не прикасались друг к другу. Кажется, мы даже и не разговаривали. Единственное, что он сказал: «Я хочу, чтобы ты стала моей девушкой. Но только чтобы никто не знал об этом. Мои приятели наверняка соблазнятся попробовать, каково это — заниматься с тобой сексом. К тому же, когда все в секрете, это возбуждает еще больше».

Я согласно кивнула. Он провел рукой по моему лицу, и я почувствовала, как по телу пробежала дрожь. Сдерживая кашель, я почти тонула в омуте удушающего запаха лосьона после бритья «Арамис».

Наши неуклюжие соития на холодных пластиковых гимнастических матах, случавшиеся еженедельно в продолжение всего семестра, были обычной смесью полуодетой юной страсти и пылких стараний. Риск быть разоблаченными, постоянная необходимость изворачиваться, обоюдное влечение и радостное узнавание друг друга были безрассудной и неодолимой силой. К моему удивлению, он тоже, как и я, не имел сексуального опыта. Равенство сторон делало нас великодушными. Саймон Миллер, должно быть, в дальнейшем доставил удовольствие многим женщинам, ибо даже в возрасте шестнадцати лет он проявлял врожденное понимание женской натуры и склонность к оральному сексу; мало кто из моих последующих приятелей мог бы соперничать с ним в этом. И только после окончания школы я узнала, что, по меньшей мере, три мои лучшие подруги были вовлечены в подобные тайные отношения с ним, таким образом, его изощренность нашла объяснение. Однако он установил для меня некий стандарт на всю оставшуюся жизнь.

А я с тех пор поняла неоспоримые преимущества умения держать язык за зубами. Я никогда не чувствовала необходимости делиться с кем-то своими бьющими через край подростковыми эмоциями. Я знала: наступит день, когда все это окупится. Интересно, что стало с Саймоном? Я могла бы его найти по системе «Воссоединение друзей» и уже сегодня вечером послать ему письмо по электронной почте. Наверное, он стал дантистом и у него двое детей и жена — все с безупречным прикусом и еще более завидным оскалом. Хотя… Некоторые вещи лучше оставлять в качестве воспоминаний.

Фред ерзает у меня на коленях, и меня бросает в пот от его жаркого тельца.

— Мама, я хочу есть, — говорит он.

Я достаю из кармана жакета пакетик с изюмом.

С заднего сиденья к нам наклоняется Буквоедка; она придвигается так близко, что я чувствую, как воротник ее белой, без единой морщинки блузки щекочет мне шею.

— А вы знаете, что изюм содержит сахара в восемь раз больше, чем виноград? — шепчет она мне в ухо.

— Э-э… нет, — шепчу я в ответ.

— А вы знаете, что она в восемь раз более кислая, чем среднестатистическая мать? — в другое ухо заговорщически шепчет мне Само Совершенство.

Тут меня вдруг прошибает холодный пот. Я забыла про «вкус осени» — для той части праздника, которая имеет название «Покажи и расскажи». Я наугад роюсь в сумке и нахожу какой-то подсохший огрызок яблока. Кажется, он отлично символизирует сезон туманов и спелого плодородия во всей его отцветающей прелести. Все, что мне надо, — сказать Джо, что это дикое яблоко. Радуясь внезапно проснувшемуся чувству юмора и собственной изобретательности, я поворачиваюсь к привлекательной мамочке, чтобы спросить: