Джессика Марч - Соблазн

Но почему же это продолжалось так долго? Почему, когда они в конце концов поняли, что созданы друг для друга, все было уже слишком поздно? Ее сердце кричало от тоски и протеста – противясь логике, противясь долгу, противясь принципам, которые разлучили его с ней. Почему, ох, почему ей приходится жертвовать собственным счастьем ради других женщин?

Оттого, напомнила она сама себе, прежде чем заснуть, оттого, что без этой жертвы ты утратишь самую глубокую часть самой себя. За последние двадцать лет она вытаскивала себя из состояния безнадежности лишь обнаружив, что может помогать другим.

Она снова открыла глаза навстречу ярким лучам солнца, пробившимся из-за гористого горизонта. Взглянула на часы, стоявшие на ее письменном столе, – через несколько минут будет шесть. Хоть она и поспала немного, тело ее не отдохнуло и болело. Душ и чашка кофе, решила она, оживят ее в достаточной мере, чтобы встретить трудный рабочий день.

Резкий телефонный звонок заставил ее вскочить. Она сняла трубку.

– Стиви Найт…

Сначала в трубке царило молчание, затем появился звук учащенного дыхания. Стиви терпеливо ждала. По тысяче других телефонных звонков она знала значение этого звука. Кто-то боролся с собой, пытаясь найти слова.

Наконец раздался голос:

– Это Энн Гарретсон, мисс Найт. Мой муж сенатор Хэл Гарретсон.

– Я слышала о вас, – мягко ответила Стиви. – Чем могу вам помочь?

Снова борьба, но на этот раз пауза была короче.

– Могу ли я надеяться…

Стиви не было необходимости выслушивать вопрос до конца; об этом всегда спрашивали в первую очередь.

– Что бы вы мне ни сказали, миссис Гарретсон, все останется между нами. Если, разумеется, не наступит время, когда вы сами пожелаете предать это гласности.

Тогда на нее обрушились слова с отчаянным напором:

– Мне нужна ваша помощь, только я просто не знаю, что делать – газеты, предвыборная кампания моего мужа, ожидания и планы. Так много всего, знаете ли…

– Я понимаю. Вы боитесь, не станет ли известно, что вы здесь. Позвольте мне вас снова заверить, что от меня никто не узнает ни слова. Однако я не могу дать гарантий относительно средств массовой информации, смогут ли они или нет пронюхать что-либо. Но что важней для вас? Ведь вы не стали бы мне звонить, если бы не крайние обстоятельства, не боль. Разве ваше здоровье – и жизнь – не важней, чем все остальные соображения?

– Я не знаю. – Голос Энн превратился почти в шепот. – Для меня карьера Хэла самая важная вещь на свете. Что хочет он… того же хочу и я. Я просто боюсь, что если я не получу помощи, то испорчу ему все.

– Миссис Гарретсон, – вмешалась осторожно Стиви. – Энн… если вам нужна моя помощь, то я вам ее обещаю.

– Когда? – спросила Энн, словно бы отсрочка даже на один день оказалась бы чересчур долгой.

Стиви взглянула на график, занимавший одну из стен, затем набрала ряд команд на компьютере, что мигал на ее столе.

– Приезжайте во вторник, двадцать второго, – сказала она. – Побудете у меня шесть недель.

– Шесть недель! – запротестовала Энн. – Но у Хэла разные обязательства, ему нужно выполнять разные партийные дела, изыскивать фонды для выборов. Он постоянно ездит по стране. И я должна быть вместе с ним. Иначе могут возникнуть разные вопросы…

– Энн, я пока еще не знаю, в чем ваши проблемы.

Однако прошу, поверьте мне… при борьбе с различными болезненными пристрастиями время является одним из наиболее мощных средств, имеющихся в вашем распоряжении; время, чтобы освободиться от давления привычки, чтобы сделать усилие и выпрямиться. Если вам не удастся сделать такое усилие, то все мои уроки будут бесполезны.

Хотя ее слова и звучали жестко, Стиви знала, что только так нужно начинать путешествие с любой из ее путниц, что нужно сразу же говорить правду – и дать им понять, что она их никогда не станет обманывать. Ей довелось видеть слишком много нерешительных, вроде бы интеллигентных людей, которыми овладевало пристрастие к чему-то, что постепенно разрушало их. Они цеплялись за эту вредную привычку с такой несокрушимой верностью и постоянством, которые были бы достойны лучшего применения, лучше бы так они служили своим близким людям или делу. Так они и продолжали влачить свое существование с этими фатальными иллюзиями, потому что люди, любящие их, боялись сказать им правду. По горькому опыту Стиви поняла, что ни одно лечение не действовало до тех пор, пока люди – сам страдающий и его близкие – не принимали аксиому, что приоритетом номер один должна быть прямота.

Стиви выждала, чтобы звонившая осмыслила ее слова, а затем задала вопрос:

– Так что же, записывать мне вас на двадцать второе?

– Я приеду. – Голос был тихим, но решительным.

– И еще одна вещь. Спустя три первых недели мы предполагаем, что в лечении примут участие близкие. Сенатор сможет приехать?

– Я не могу обещать за мужа, – ответила Энн. – Но от своего имени скажу, что буду выполнять все, что вы мне скажете, все, что я…

– Ладно, придет время, тогда мы и посмотрим, – сказала Стиви, зная, как тяжело будет Энн выполнять свое обещание. Самое сильное средство, при помощи которого Стиви Найт помогала выигрывать сражение тем, кто находился на лезвии ножа, на грани саморазрушения, состояло в том, что она знала все, что они будут испытывать – потому что она сама прошла однажды весь этот трудный путь.

Положив трубку, какой-то момент она раздумывала над последними словами Энн Гарретсон, над ее неспособностью обещать поддержку мужа. Неужели Хэл Гарретсон не был таким верным супругом, каким изображал себя на публике? Стиви удивилась. Или он тоже был частью проблем Энн?

Ответы на свои раздумья она узнает, когда придет время. А сейчас начинался новый день Оазиса. Используя весь тот опыт, который она накопила за собственные годы, проведенные в кошмаре, сражаясь с самыми безобразными и коварными демонами, живущими в человеческой душе, теперь она вела своих путниц в безопасное место, подальше от всех опасностей их самых страшных соблазнов. Ей удавалось это хорошо, лучше, чем кому бы то ни было, по словам многих. У нее пока не было ни одной неудачи – если только несчастные сами были готовы принять то, что она им предлагала.

И все же она подумала, направляясь к двери, не сама ли она является самой большой своей неудачей. А может, верно говорят, что любовь – это всего лишь еще один соблазн, от которого нужно избавляться?

Ньюпорт-Ньюс, Вирджиния. Весна 1969 года

Огромный серый левиафан гордо и прямо стоял под ослепительным солнцем Вирджинии. Ядерная подводная лодка «Нептун», длиной 447 футов, могла на поверхности океана развивать скорость в 27 узлов, 20 узлов на глубине, и оставаться в плавании 200 ООО миль, прежде чем ее плутониевые реакторы потребуется «дозаправить». Хотя и считалось, что его изощренные гидролокационные и радарные устройства носили оборонительный характер, «Нептун» был также оснащен шестнадцатью ракетами «поларис», каждая из которых несла ядерную боеголовку; ракеты запускались с воды и могли лететь 1400 миль, способные разнести в прах город, величиной с Филадельфию. Экипаж лодки состоял из ста семидесяти двух лучших моряков военно-морских сил.