Грань (СИ) - Ренцен Фло

— Ну, га-авнюк мелкий, а... акселер-ра-ат... Э-эр-ни-и-и... Вот на хрена вообще братья, а? Младшие – тем более.

Рик посматривает на меня сбоку с каким-то участием.

— Да знаю, знаю... – подтверждаю хмуро. – Было.

Уже по ходу складного рассказа Эрни я больше из чувства интуиции подтасовывала туда, что после пробложенной ночи и тщетных поисков «своих» Эрни, возможно, не сразу вернулся из комнат. А когда он завершил повествование, я вновь «увидела» перед глазами «счет», согласно которому четверо, а не трое получили интимные услуги.

Чувствую одинокую грусть от потери младшего брата и досаду на того, кого мне вместо него подсунули.

— Да ладно, че ты. Взрослеет пацан. Да он не планировал – кореша втянули, — смеется Рик и реакция его закономерна. Я сержусь на это замечание, однако через сердитость ощущаю странную, почти родственную связь с ним.

Язвлю:

— М-да, зато теперь-то... А друзей тоже надо выбирать уметь.

Почему-то мне становится легче и спокойнее от его насмешек.

— Ты и знать не хочешь, во что я вмазывался из-за друзей.

— Да уж, «и знать не хочу», — усмехаюсь.

— Сама-то как? – внезапно спрашивает Рик.

«Ты спрашивал уже» — вертится у меня на языке. «Когда расставались в Сфере».

— Да ниче. Если б не всякие там... дефлорации... взрослеющих родственников. Тьфу ты.

— Понятно, — смеется он.

Оказывается, живу я поразительно близко от отца. Замечаю как раз – мы уже приехали.

— Слушай, спасибо, а... – начинаю, но он с каким-то непонятным выражением на лице не дает мне договорить, будто неприятно ему слышать от меня слова благодарности.

В этот момент я и сама ощущаю, насколько нелепо то, что я его благодарю. Как если бы маму за что-то благодарила или папу. Или Эрни, этого засранца. Хотя его, дай Бог памяти, и благодарить пока было не за что.

Мозги опять переключаются на Лотос, этот злополучный Лотос. С тайным неудовольствием подмечаю, что только что снова с некой расстроенной ревностью представляла, как, наверно, и Рик бывал там раньше. Что там, наверно, делал. С веселым почти огорчением думаю, что оттенок чувств моих ни капли не изменился с тех пор, как в последний раз об этом думала.

— Ну, Эрни... — перескакиваю обратно на брата. – Ну, с-с-спасибо. Засраньё такое.

— Пацана там сильно не гнобите, — просит на прощанье Рик.

— «Гнобите»? Кто ж его гнобит! – усмехаюсь я в ответ. – Да он из нас веревки вьет.

— Этого тоже не надо.

Ишь ты, нашелся мне тут опытный «папаша» и брат старший в одном флаконе.

Зачем-то объявляю ему:

— К твоему сведению: я его не сдам. Я не такая, понял?

Но он только смеется, подтрунивая надо мной, что, мол, ясное дело я – свой кореш.

Вот так как-то и расходимся.

Лишь дома я обнаруживаю, что все четыре двухсотки перекочевали-таки в карман моего пальто – ловкий, думаю, чертило.

паразит, — пишу ему, — чего бабки не взял

В ответ от него приходит хулиганский, корчащий рожу смайлик.

Я вспоминаю все дела, которые у меня сегодня накрылись, но на душе отчего-то такой слабо мерцающий тепло-желтый – нет, не осадок. Осадок – это плохо, а это – ну... будто засиделась теплым вечером в поле.

Вот прямо так и объясняю во время вечернего видео-звонка маме.

Она спрашивает:

— Ты чего это такая умиротворенная?

— Да просто так.

— Подскажешь, где дают такие «просто так»?

— Сама не знаю. Просто засиделась теплым вечером в поле.

Мама с сомнением смотрит на меня, потом – куда-то в сторону, должно быть, в синюю темноту за окном или на узоры на стекле – маленькие лотосы. Наверно, мама тоже, как и я, думает про то, что мороз сильнее крепчает к вечеру.

***

Глоссарик к ГЛАВЕ СОРОК ВТОРОЙ "Лотос":

Карре-Ост — "восточный квадрат" — вымышленное название крупномасштабного строительного проекта в восточной части Берлине, в ктором задействована проектировочная фирма Кати

Курфюрстенштрассе — улица в одном из кварталов красных фонарей в Берлине

Бланкенбург — район в Берлине, в котором в книге происходит перестраивание железнодорожного вокзала

Веддинг — район Берлина, в котором проживает отец Кати с семьей, а также предположительно живут Нина и Рик

Фридрихсхайн — район Берлина, в котором проживает мама Кати

Бикини-центр – торговый центр-шопинг молл в Берлине

Мороз не отпускает. Кажется, он к нам надолго.

— Конфет, ты че без шапки? – наезжает на меня Рози, еще издалека завидев мой красный нос.

— На шарф понадеялась, — отчитываюсь я.

— И где?.. – инквизитирует Рози, будто в детском садике.

— Посеяла.

Даже заметила не сразу – не до того было. Тротуары наши, залитые гололедицей, да травмы-переломы прохожих на этой почве – это давно уже притча во языцех. К тому же, пока добралась, пару раз звонил Эрни. Я мысленно на него огрызалась, но была для него недоступна и решила оставаться недоступной весь сегодняшний день. Может, и сверх того.

— Кати, ну чего там твои ПЦР-тесты?.. – по-отечески сердито наседает на меня Мартин.

— «Негатив», как видишь.

— Никого там больше со вчерашнего дня не лапала?..

— Нет вроде.

— Вот и «файн». Погнали в сенат.

— Перебил?.. О-о, Ма-артин!..

Паясничаю: напускаю на лицо по-идиотски заискивающее обожание примерно-подобострастной подчиненной, которому шеф, естественно, не верит:

— Так, пообезьянничай у меня! Все отменить! На моей поедем. Берешь планы, спускаешься и ждешь меня!

— Там же ж холодно! – возмущенно взбрызгивается за меня Рози.

— Ну, оденешься! И никуда не рыпаться!

— Есть – никуда! – «козыряю» я.

***

Итак, мне не суждено отсидеться в тепле. Потерянный шарф, о котором успела позабыть, напоминает о своей пропаже аккурат, когда, как дура, вылезаю из конторы. На мерзком абсолютно Ку‘Дамме мороз кусается, грызет щеки, откручивает уши.

Прячусь в капюшоне – только нос наружу торчит. Итит его мать, да где ж там Мартин.

Перебираю в уме, где могла забыть шарф. В памяти мелькает «белое на белом», вернее, на «цвета макьято». Понимаю, что шарф остался в машине у... Нины.

Ненавижу свои заиндевевшие пальцы за то, что они сами стаскивают с себя перчатку, сами лезут к телефону и странно подрагивают, когда набираю его.

Да, признаю: было. Было это чувство – будто в привычное вернулась. Не вернулась даже – окунулась на время, пока сидела рядом с ним, плавала в его рутине, его ежедневном узком пространстве. Машина не моя, не моя ежедневность. Я сама к нему ввалилась, будто урвать себе чего решила. И хоть вчера мне было не до этого – было. Не боюсь признать.

Нет, не тоска это была, не ревность. Вон, ее же вещи лежали там, на заднем – ведь не он на йогу ходит. И вроде разошлись мы с ним еще до расставания, но то вчерашнее, в которое к нему нырнула, напомнило мне другое время. Тогда мы жили вместе, все шло само собой, не требовало каких-либо определений. И расставаний не предвещало.

Я ж говорю, вчера это не грусть была, а напоминание о былом привычном, дискомфорт от того, что вторглась в их интимный мир, в котором, как теперь оказалось, еще и напоминание о себе оставила.

— Алло, Рик, привет... Не отвлекаю?..

— Привет, – приветствуют меня. – Эм-м-м... Кати?..

Голос у Нины уже совсем другой, чем когда парились вместе в сауне. Теперь она снова парится, хотя запарки ее уже далеко не физиологического характера.

Мне неинтересно, кто из ее подруг открыл ей, наконец, глаза, та ли стервоза, что тогда на меня зырила. Отчего-то думаю, что произошло это еще намедни, и шарфик мой сейчас уже погоды не сделал.

Представляю, как сегодня, садясь в машину, она заметила его на переднем сиденье. Или сама нечаянно на него села, когда Рик ее вез. Понимаю, что не решусь сейчас говорить с ней про шарф, который наверняка больше не увижу.