Сидни Шелдон - Незнакомец в зеркале

– Засеките время! – приказал доктор Уилсон.

Все в комнате инстинктивно взглянули на электрические часы: большая минутная стрелка остановилась на двенадцати и вновь начала торопливый бег по кругу.

Акушерская бригада лихорадочно принялась за работу. В операционную вкатили еще одну кислородную установку, а доктор Уилсон пытался в это время сдвинуть ребенка с тазовой диафрагмы. Он начал проводить ручной прием Брехта, стараясь повернуть плечики новорожденного, чтобы очистить вагинальный проход. Но ничего не помогало. Медсестре-практикантке, впервые присутствовавшей при родах, внезапно стало плохо. Она выбежала из комнаты.

А под дверью операционной нервно переминался Карл Цински, терзая шляпу большими мозолистыми ручищами. Сегодняшний день был самым счастливым в его жизни. Карл был плотником, человеком, верившим в счастливые ранние браки и считавшим, что семья должна быть большой. За этой стеной рождается его первый ребенок! Карл никак не мог скрыть волнения. Он очень любил жену и знал, что не смог бы жить без нее.

В этот момент, заметив выбегающую из операционной сестру, Карл бросился наперерез:

– Ну как она?!

Почти обезумевшая девушка, не в силах забыть ужасное зрелище, закричала:

– Она умерла, умерла!

И отвернувшись, пытаясь сдержать позывы рвоты, помчалась по коридору.

Лицо мистера Цински побелело. Задыхаясь, он схватился обеими руками за грудь и рухнул на пол. К тому времени как несчастного доставили в операционную, ему уже ничто не могло помочь.

В родовой палате в лихорадочной безнадежной схватке со временем, наперекор бегущей стрелке, трудился доктор Уилсон. Ему удалось добраться до пуповины, но высвободить плод не было никакой возможности. Внутренний голос умолял, приказывал просто вытащить ребенка, применив силу, но он видел, что происходит с детьми, появившимися на свет подобным образом.

Миссис Цински, почти обезумев от боли, громко стонала.

– Тужьтесь, миссис Цински! Сильнее! Еще!..

Все напрасно. Доктор Уилсон взглянул на часы. Две драгоценные минуты потеряны, доступа крови к мозгу ребенка не было. Перед акушером встала еще одна проблема: что делать, если ребенка удастся спасти, но пройдет больше, чем четыре минуты?! Позволить ребенку жить, зная, что тот навсегда останется умственно неполноценным? Или даровать безболезненную милосердную смерть?!

Выбросив тревожные мысли из головы, доктор Уилсон снова заспешил. Он закрыл глаза и заработал на ощупь, сосредоточившись только на том, что происходило в теле женщины. Акушер попытался провести прием Морисо – Смели – Вейта, комплекс сложных движений, предназначенных для того, чтобы ослабить давление и высвободить тельце ребенка. И внезапно почувствовал, как под ладонью что-то сдвинулось.

– Скорее щипцы, – скомандовал он.

Акушерка быстро подала инструмент. Доктор Уилсон ввел щипцы и захватил головку ребенка. Через секунду все было кончено. Ребенок появился на свет. Для акушерской бригады рождение нового человека всегда было триумфом, чудом рождения, сотворенным их руками, радостью при виде появления маленького краснощекого создания, громко негодующего против того, что его вынуждают покинуть тихое темное уютное чрево и выйти на холод и беспощадный, бьющий в глаза свет.

Но этот ребенок… Синюшный, неподвижный, молчаливый. Девочка.

Время! Осталось полторы минуты! Каждое движение бригады было быстрым и чисто автоматическим – результат долгих лет практики. Обмотанным бинтом пальцем доктор очистил дыхательные пути малышки от слизи, чтобы открыть доступ воздуху, потом положил ее на спинку. Акушерка подала ему маленький ларингоскоп, соединенный с электрическим аспиратором. Вставив аппарат, доктор кивнул, и акушерка щелкнула выключателем. Послышался ритмичный хлопающий звук.

Уилсон взглянул на часы. Осталось двадцать секунд. Пульса нет. Пятнадцать… Четырнадцать… Сердце не бьется.

Наступил момент, когда необходимо принять решение. Вполне возможно, уже слишком поздно и произошло значительное повреждение мозга. Но никто не может быть уверен в таких вещах. Доктор Уилсон видел больничные палаты, заполненные жалкими созданиями: в телах взрослых людей таился ум трехлетнего ребенка, а бывали случаи и похуже.

Десять секунд – и ничего, ни малейшего признака жизни. Пять секунд. Доктор принял решение и молился только об одном: чтобы Господь понял его и простил.

Он отключит аппарат и скажет, что ребенка нельзя было спасти. Никто не усмотрит в его действиях ничего незаконного.

Доктор еще раз приложил руку к коже ребенка. Холодная и липкая.

Три секунды.

Одна секунда. Сокращений сердечной мышцы нет.

Конец.

Доктор уже протянул руку к выключателю, но в этот момент почувствовал, как сердце ребенка дрогнуло – нерешительно, слабо, потом еще и еще. Постепенно удары становились сильнее и ритмичнее. В комнате послышались радостные крики, присутствующие поздравляли друг друга с победой. Но доктор Уилсон не слушал. Он неотрывно смотрел на большие настенные часы.

Мать назвала ее Жозефиной в честь бабушки, жившей в Кракове. Второго имени ей не дали – это считалось бы слишком претенциозным для дочери польки-швеи из техасского городка Одессы.

По причинам, непонятным миссис Цински, доктор Уилсон настоял, чтобы Жозефину каждые шесть недель приносили в больницу на обследование.

Заключение, которое раз за разом делал врач, оставалось неизменным: ребенок, по-видимому, вполне нормален.

Только время могло расставить все по местам.

В День труда летний сезон в горах Катскилл окончился, и Великий Мерлин остался без работы, а заодно с ним и Тоби. Он обрел свободу и теперь мог идти на все четыре стороны. Но куда? Он остался без дома, семьи и гроша в кармане. Но тут одна из постоялиц отеля предложила Тоби двадцать пять долларов, чтобы тот отвез ее и ее троих детей в Чикаго.

Тоби уехал, не позаботившись даже попрощаться с Великим Мерлином и его вонючими питомцами.

Чикаго в 1939 году был процветающим, быстро разраставшимся городом, где всякий, кто знал нужные ходы и выходы, мог купить все – от женщин и политических деятелей до наркотиков. На каждой улице сверкали вывески ночных клубов, где были готовы угодить любому самому извращенному вкусу. Тоби обошел все: от большого шумного заведения «В Париже» до маленьких баров на Раш-стрит, но везде получал один ответ. Никому был не нужен юный бродяга, называющий себя комиком. В песочных часах осталось совсем немного песчинок. Пришло время осуществить материнскую мечту.