Татьяна Алюшина - Смерть в наследство

Она не особенно разбиралась в марках машин, такую, наверное, называют «спортивного типа» — низкая, широкая, ярко-красного цвета, похожая на присевшего перед прыжком хищника.

Прыжком на нее, Нику!

Она ее не видела! Все видели, а она нет, она рассматривала веселого раскрашенного «жука»!

Неотвратимость несчастья замедлила ход времени, воздух вокруг нее стал тягучим, как мед, сделав невозможным любое движение.

Ника очень ясно видела лицо водителя, сидевшего за рулем красного хищника. Это был совсем молодой юноша, почти мальчишка, от страха и неизбежности столкновения, которую он уже осознал, лицо его было совсем белым, даже губы и нос сливались в одну сплошную страшную маску, на которой горели от ужаса глаза.

Думать и оценивать ситуацию было так же трудно, как и двигаться.

«Надо сделать шаг вперед!» — отдала себе приказ Ника.

«Быстрее, быстрее! Всего один шаг!»

Но красный хищник был проворнее ее!

Сильный удар в левую ногу подбросил ее на капот красного зверя! Но ему этого было мало, он как-то тряхнулся всем телом, скидывая с себя уже побежденную добычу, и Ника полетела по какой-то неимоверной дуге — вверх и куда-то в сторону.

«Может, так оно и лучше?» — подумала на секунду она.

И в этот момент на нее обрушилась боль!

Невероятная, во всем теле сразу, и голова ударилась об асфальт с громким стуком.

«Какой неприятный звук», — промелькнула последняя мысль, перед тем как на нее опустилась темнота.

Но темнота сразу сменилась ярким, каким-то нереальным светом, в котором она увидела себя, лежащую на асфальте, людей, склонившихся над ней, красную машину, из которой кое-как выбрался водитель и сел прямо на дорогу, опершись спиной о колесо.

Люди шумели, возбужденно обсуждали происшествие, какой-то мужчина звонил по сотовому, вызывая скорую и милицию. Женщина лет пятидесяти отталкивала людей, склонившихся над Никой, и кричала:

— Я врач, не трогайте ее, у нее может быть травма позвоночника! Расступитесь, ей нужен воздух!

Она встала перед Никой на колени, прямо на грязный асфальт, взяла ее за руку и, проверяя пульс, подняла ей веко. А Ника пожалела красивое светлое пальто этой женщины, полы которого елозили по грязному асфальту. «Зачем, не надо, вы испачкаетесь!» — попыталась сказать она женщине-врачу, но звук не получался, а голос говорил только у нее в мозгу. Ника спустилась поближе, ей хотелось рассмотреть себя.

«Я же в полном сознании! — поняла вдруг она. — Я помню все про себя, и думаю, как я, и чувствую! Почему же я сразу в двух местах? И я совершенно не чувствую своего тела, никаких физических ощущений! Я что, умерла?!»

Она услышала рев сирены, подъехала «скорая помощь», из машины выбежали люди в голубой униформе. Женщина поднялась с колен и стала что-то им объяснять. Теперь перед Никой на колени опустился врач «скорой помощи», он стал ее осматривать, расстегнул ее пальто.

Ника, не хотела смотреть, что с ней делают, поэтому поднялась выше, увидела милицейскую машину, двух милиционеров, подошедших к водителю, так и сидевшему у колеса.

«Ну что ж, пусть так и будет! Мне не за кого здесь держаться, и никто не позовет меня назад. Только дедушку жалко, но жил же он как-то без меня раньше. Уходить так уходить».

Вдруг ее стремительно куда-то понесло.

Улицы, дома, проспекты пролетали мимо с огромной скоростью. День сменился вечером, а за ним сразу наступила ночь. Скорость все увеличивалась, Ника не различала пролетавших внизу домов, а свет фар едущих машин слился в две яркие линии, красную и желтую.

И внезапно этот стремительный полет остановился, в один момент!

Ника осмотрелась и поняла, что находится в чьей-то незнакомой ей квартире, в кухне. Глубокая ночь, между тремя и четырьмя часами, самое тяжелое в сутках время — время смертей, — почему-то она это знала: и про точное время, и про его смертельную тяжесть. В кухне темно, собственно, темно было везде.

Возле окна стоял высокий, худощавый мужчина, одетый только в брюки, босиком и думал о чем-то своем, глядя на улицу. В одной руке он держал кружку с остывшим уже чаем, вторая рука была в кармане брюк.

Он повернулся, присел бочком на подоконник, поставил рядом кружку и, взяв пачку сигарет и зажигалку, лежавшие там же, на подоконнике, возле пепельницы, закурил.

Ника удивилась — было очень темно, но она отчетливо видела черты его лица, фигуру, даже легкую игру мышц, когда он двигался.

Ему, наверное, около сорока лет — может, меньше, может, больше. Густые русые волосы, не короткие, но и не длинные, высокий лоб, слегка изогнутые брови, прямой нос, красиво очерченные губы, твердый подбородок, морщины между бровями и в уголках губ, лицо волевого, сильного мужчины, самое обыкновенное, вот только глаза! Серые, в обрамлении густых черных ресниц, внимательные и… и пугающие до жути знаниями сокрытыми, виденным и пережитым и болью незажившей! От него исходила глубокая, какая-то усталая грусть.

Ника почувствовала, что ей необходимо находиться как можно ближе к нему. Она придвинулась и услышала его мысли, даже не сами мысли, она их не читала, а как бы прочувствовала, проживала вместе с ним его ощущения, течение этих мыслей. Ей захотелось отстраниться от боли, которую он переживал, но она не смогла, точно зная, что именно поэтому она здесь и находится.

Он чувствовал себя бесконечно одиноким, уставшим, как будто прожил не одну жизнь. Наверное, так оно и было, потому что вместить в себя столько, сколько видел и пережил этот человек, невозможно в одну жизнь.

Он устал от переживаний, так и не научившись не пропускать через себя боль и страх других людей, часто зависящих от его способностей и его ответственности. Он устал от пустых отношений с женщинами, пустого бесчувственного секса, от потерь друзей, от самого себя и своего смирения перед честными мыслями.

Он давно понял, что, будь у него семья, он не стоял бы сейчас, ночью, у окна после бурного секса с совершенно ненужной и, по сути, чужой ему женщиной, мучаясь от пустоты, неизменно наступавшей после таких свиданий, а мирно спал, прижав к боку любимую жену. Но история не приемлет сослагательных наклонений типа «если», да и он давно смирился, что семья — это не для него, кому-то везет, а вот ему не дано.

Он был сильным человеком и давно научился справляться с наваливающимся иногда такими же темными, как сегодня, ночами чувствами одиночества, усталости и непонятной темной тоски.

Неожиданно у него защемило сердце, сильно, как будто кто-то сжал его тисками, и он каким-то седьмым или десятым чувством понял, что именно сейчас где-то обрывается единственная и самая главная в его жизни нить. Что сейчас уходит, исчезает то важное, что, оказывается, и держало его на земле и спасало в самых безвыходных ситуациях.