Оливия Уэдсли - Несмотря ни на что

Первые недели в «Гейдоне» были именно такой полосой неприметного счастья. Лето цвело и благоухало, дни летели, как минуты. Джон был в праздничном настроении и окружал свою подругу нежным вниманием. То принесет синих цветов, уверяя, что подобрал их «под цвет ее глаз», то пошлет в город за книгой, о которой она мельком упомянула, — мелочи, которые так ценят женщины. Виола нашила себе туалетов, неутомимо придумывала маленькие развлечения и сюрпризы для Джона, угадывала все его желания.

— Отчего бы нам не поселиться здесь совсем? — предложил он однажды.

Но это значило бы открыто пренебречь мнением света — на такую вольность Виола не могла решиться из-за своих близких. Быстрым видением промелькнуло перед ней всеобщее негодование и осуждение. И, может быть, ее страшило больше осуждение людей, находившихся в зависимости от нее, чем людей ее круга.

От нее не укрылось то чувство облегчения (может быть, отчасти бессознательное), с которым Джон расставался с их коттеджем. Здесь в «Гейдоне» ей как-то легче бывало удержать его при себе. Она думала об этом с легкой горечью. Но говорила себе, что это она сама наметила дорогу, по которой шел Джон, и хотя бы уже поэтому ее долг — идти с ним в ногу.

И Виола согласилась жить в «Гейдоне», а сердце у нее болело и болело, когда она ходила по своей усадьбе, здороваясь с арендаторами, приветствуя старых слуг. Ей нестерпима была мысль о том, как отнесутся к ней, когда эти люди, к чьей любви и почтению она так привыкла, узнают все. А как огорчены будут ее друзья!

Она лихорадочно твердила себе, что знала заранее, на что идет, что ради Джона и их счастья нет жертвы, которой не стоило бы принести. Она с нетерпением ожидала его возвращения. Чип уехал тоже, она была одна.

Джон приехал поздно вечером. Виола, как раз кончавшая одеваться к обеду, услышала стук автомобиля во дворе.

Она ждала, улыбаясь: вот сейчас послышатся быстрые шаги на лестнице, звонок лакею, веселое насвистывание во время переодевания…

Джон поднялся наверх, но не так стремительно, как всегда, и прошел по коридору к своей комнате. Не слышно было ни звонка, ни веселого насвистывания.

Виола пошла в столовую с холодком тревоги в душе. Скоро появился Джон, извинился, что опоздал. Разговор его за обедом был несколько отрывист, перемежался длинными паузами.

— Милый, какая-нибудь неприятность?.. — спросила Виола, когда они после обеда вышли на террасу.

Он посмотрел сначала на нее, потом — в сторону и сказал очень уверенно:

— Нет, конечно, нет. Я немного устал, вот и все. Премьер сегодня был чем-то озабочен и надоел нам всем ужасно. День тянулся бесконечно. Адская духота в городе!

Было ясно, что он намеренно недоговаривает чего-то. Но Виоле достаточно сказал его первый взгляд.

«В чем дело? Что случилось?» — спрашивала она себя огорченно, оставшись одна.

Джон ходил по террасе. Звук его шагов — то явственный, то затихавший, когда он отходил далеко от окна, — служил как бы аккомпанементом печальным мыслям Виолы.

Джон с горестным раздражением твердил себе, что он — в безвыходном положении. Уезжая в Лондон для свидания с премьером, он был полон надежд. Надежд его не разрушили, но…

Райвингтон Мэннерс говорил с ним откровенно касательно вакантной должности: «Вы и Раттер — кандидаты с равными шансами», — сказал он.

Джон знал, что Мэннерс к нему расположен, — и ответил на эти слова только торопливой, немного нервной улыбкой. Мэннерс предложил отправиться куда-нибудь вместе завтракать и, глядя в окно, возле которого они уселись в клубе, завел разговор о различных «внешних помехах», которые иной раз губят карьеру человека, занимающего видное положение в обществе.

— Вам следовало бы жениться, мой милый Теннент, — сказал он веско. — Смею думать, вы меня понимаете. Человек, который стремится к власти, должен тщательно оберегать свою репутацию.

Джон отлично понял, что хотел этим сказать Мэннерс. До тех пор, пока он будет верен Виоле, он не может рассчитывать получить государственный пост. Если он оставит ее, то получит назначение. Но он не может бросить Виолу, он любит ее. Значит, официальную его карьеру надо считать конченой.

В тот же день, попозже, он виделся одну минуту с премьер-министром и тот в беседе очень напирал на «огромные заслуги» Мэннерса. Это был явный намек на то, что Джону следует «держаться» последнего.

После этого Джон пил чай у Кэролайн и, хотя тон их беседы был только дружеский, Джон чувствовал себя так, как будто совершил какое-то предательство. Он боролся с этим, говоря себе, что нельзя же рассматривать каждое чаепитие с другой женщиной, как неверность Виоле.

Правда, Кэролайн говорила о его будущности… Кажется, все окружающие в заговоре против него! Отчего Виола не свободна, отчего «главари» — такие поборники «нравственности». Значит, человек не свободен устраивать свою личную жизнь, как хочет?

Да, тупик без выхода…

Вечером в своей комнате, полной аромата каприфолий, росших под окном, он все еще боролся с грызшим его раздражением.

Не то чтобы он любил Виолу меньше, чем свои честолюбивые мечты. Нет. Трудность положения заключалась в том, что и то, и другое было ему одинаково дорого.

На следующей неделе Джон снова уехал в Лондон и писал оттуда, что «работает, как вол». Он действительно трудился изо всех сил, втайне надеясь повлиять этим на решение «главарей».

Леди Карней снова приехала в «Гейдон».

— Я хочу увезти вас в «Красное», — заявила она не допускающим возражения тоном. — И вы можете пригласить туда Теннента на конец недели. Один раз куда ни шло!

Отвечая на какое-то деловое письмо Джона, Виола приписала:

«Родной, приезжай пятнадцатого в «Красное». Я знаю, что ты постараешься, чтобы ничто не помешало. Буду ждать тебя в нашем саду».

Письмо это Джон получил в самый разгар своей тайной борьбы с Мэннерсом. Оно его тронуло, хотя, может быть, не совсем так, как тронуло бы раньше, и он тотчас телеграфировал, что благодарит леди Карней и приедет непременно, в субботу, четырехчасовым.

В кармане у него лежало приглашение Кэро. Он отправился к ней.

Кэро приняла его в черном с белым будуаре, гармонировавшем с ее траурным платьем. Она была одна. Тихо, каким-то чужим голосом, призналась ему, что любит его до сих пор.

— Прошло столько времени, — сказала она, — а вы не женились. Говорят, вы будете большим человеком. Я хотела бы быть вам помощницей. Брак со мной очень подвинет вас вперед.

Она отклонилась от спинки стула:

— И… неужели вы все забыли, Джон?

Что было делать Джону? Девяносто девять из ста мужчин в таких «случаях» растроганы, польщены и оказываются «пойманными». Один из ста — встает, уходит и наживает себе смертельного врага. Но и тот, кто слушает мольбы и не имеет духу оттолкнуть молящего, не совершает предательства по отношению к женщине, которую он любит. Все мы выслушиваем признания в любви, хотя бы и не склонны были отвечать на них, все мы пытаемся найти самый легкий путь к отступлению.