Тысяча поцелуев, которые невозможно забыть - Тилли Коул

Я провел на улице несколько часов, время от времени заглядывая в палату и проверяя, все ли в порядке. Позднее, ближе к вечеру, в палате собралась вся семья Поппи, а следом за ними появилась и медицинская бригада. Я поднялся со стула и потер усталые глаза. Врачи пришли, чтобы вывести Поппи из состояния искусственной комы.

— Руне… — Мистер Личфилд подошел и обнял меня. С того дня как все случилось, мы как бы придерживались некоего молчаливого перемирия. Он понимал меня, а я понимал его. Благодаря этой негласной договоренности даже Саванна начала понемногу доверять мне и уже не боялась, что я разобью сердце ее любимой старшей сестре.

Сыграло свою роль и то, что я ни разу за все то время, что Поппи находилась в больнице, не оставил ее одну. Где была она, там был и я. Моя верность должно быть убедила их всех, что я люблю Поппи так сильно, как они себе и не представляли.

Айда, подойдя, обхватила меня руками. Миссис Личфилд поцеловала в щеку.

Потом мы все молча ждали, пока врач проводил обследование. Закончив, он повернулся к нам:

— Уровень белых кровяных клеток у Поппи соответствует нашим ожиданиям на этой стадии заболевания. Мы постепенно уменьшим дозу анестетика и приведем ее в чувство. А когда она достаточно окрепнет, сможем отключить от некоторых из этих аппаратов.

Я почувствовал, как побежало сердце, и пальцы сами сжались в кулаки.

— Обращаю ваше внимание вот на что, — продолжал доктор. — Поначалу Поппи будет то приходить в сознание, то терять его. В первом случае у нее может наблюдаться бредовое состояние, расстройства. Причина этого — сохранение в организме остатков лекарств. Но затем периоды бодрствования начнут увеличиваться, и, если все пойдет хорошо, через пару дней мы увидим ее прежней. — Он поднял руку. — Но Поппи будет слаба. Ответить на вопрос, насколько подточила ее борьба с инфекцией, мы сумеем дать только после обследования в обычном состоянии. Все покажет только время. Но вполне возможно, что ее двигательные возможности будут ограниченны. Полное физическое выздоровление маловероятно.

Я закрыл глаза и обратился к Богу с молитвой — сделать так, чтобы с Поппи все было хорошо. А еще я пообещал, что в любом случае помогу ей пройти через все, чего бы это ни потребовало.

Следующие дни тянулись в томительном ожидании. В первую очередь у Поппи зашевелились руки и затрепетали ресницы, а на второй день открылись глаза. Открылись поначалу лишь на несколько секунд, но и этот успех отозвался приливом волнения и надежды.

На третий день в палате появилась целая группа врачей и медсестер. Поппи начали отключать от аппаратов. С замиранием сердца я наблюдал за тем, как из горла убирают дыхательную трубку, как один за другим откатывают отключенные машины. И вот наконец…

Сердцу вдруг стало тесно в груди.

Бледная кожа. Сухие, как будто обветренные, губы. Но для меня, привыкшего за последнее время видеть ее в плену аппаратов, она никогда не выглядела лучше.

Я сидел на стуле у кровати, держал Поппи за руку и терпеливо ждал, глядя в потолок, когда ощутил вдруг слабое пожатие. Воздух застрял в горле. Легкие остановились на вдохе. Взгляд метнулся к лежащей на кровати Поппи. Пальцы ее другой, свободной, руки едва заметно подергивались.

Я привстал и нажал настенную кнопку вызова, а когда пришла медсестра, указал на Поппи.

— По-моему, она просыпается.

В последние двадцать четыре часа какие-то движения наблюдались, но не так много и не так долго.

— Позову доктора, — сказала медсестра и вышла из палаты. И почти тут же появились родители Поппи, приехавшие в обычное для дневного визита время.

Пришедший буквально вслед за ними врач поспешил к кровати. Я поднялся со стула и отступил в сторонку, чтобы не мешать медсестре проверить жизненные показатели.

Между тем под веками у Поппи пришли в движение зрачки, потом дрогнули ресницы, и, наконец, открылись глаза. Сонные, зеленые, они рассеянно оглядели палату.

— Поппи? Поппи, ты в порядке? — спросил доктор. Поппи попыталась повернуть голову в его направлении, но не смогла сфокусировать взгляд и протянула руку. Она искала меня. Даже в состоянии спутанного сознания она прежде всего искала мою руку.

— Поппи, ты немного поспала. У тебя все хорошо, но ты почувствуешь усталость. Не беспокойся, так и должно быть.

Поппи издала звук, как будто хотела что-то сказать. Врач повернулся к медсестре.

— Принесите лед для губ.

Я больше не мог наблюдать за всем этим со стороны и шагнул к кровати, не слушая мистера Личфилда, пытавшегося меня остановить. Наклонившись, я взял Поппи за руку. Она мгновенно успокоилась и медленно повернула голову в мою сторону. Глаза ее снова открылись. Поппи посмотрела на меня.

Горло сжалось.

— Hei, Поппимин, — с трудом проталкивая слова, прошептал я.

Поппи улыбнулась. Едва-едва заметно, но улыбнулась. Ее тонкие пальцы сжали мою ладонь с силой мухи, а потом она снова уснула.

Я облегченно выдохнул, но остался на месте — Поппи не отпускала мою руку, так что мне снова пришлось опуститься на стул.

На следующий день она несколько раз ненадолго просыпалась и, пусть и не достигая полной ясности сознания, улыбалась, когда замечала меня. Я знал, какая-то часть ее понимает, что я здесь, с ней. И ее улыбки подтверждали это.

Позже в тот же день, когда в палату для проведения ежедневных процедур вошла медсестра, я обратился к ней с вопросом:

— А нельзя ли передвинуть кровать?

Медсестра остановилась как вкопанная и, удивленно вскинув бровь, спросила:

— Куда, дорогой?

Я подошел к окну.

— Вот сюда. Чтобы Поппи, когда полностью придет в себя, увидела мир. Ей всегда нравилось встречать рассвет. Сейчас она подключена к одной только капельнице, и сделать это будет нетрудно, ведь так?

Медсестра уставилась на меня, и в ее глазах я увидел сочувствие. Но мне не нужно было сочувствие, мне требовалась помощь. Я хотел, чтобы она помогла мне сделать Поппи подарок.

— Конечно, — сказала наконец медсестра. — Не вижу здесь никакой проблемы.

Мне сразу же стало легче. Мы взялись за кровать — я с одной стороны, медсестра с другой — и перекатили ее ближе к окну, из которого открывался вид на садик, разбитый по соседству с отделением детской онкологии, и раскинувшееся над ним ясное голубое небо.

— Так хорошо? —