Няня на месяц, или я - студентка меда! (СИ) - Рауэр Регина

Без слов общаться можно.

Без слов самые важные диалоги, и взволнованно-радостный голос мамы в динамике звучит фоном, неосознаваемым.

Не понимаю.

Не верю.

И переспрашиваю растерянно:

— Что?!

— У Димки появилась реакция на свет, Данька…

Мама кричит, говорит взахлеб, подобно Ветке, рассказывает подробности, смеется, плачет и снова торопливо говорит, уверяет, что теперь все точно будет хорошо.

Будет.

Я улыбаюсь, и за слезы мне первый раз не стыдно, без разницы, что их видит удивленный и замолчавший на полуслове Петр Васильевич, плевать на оборачивающихся прохожих и их жадное любопытство.

Я поздороваюсь с Петром Васильевичем, представлюсь, скажу спасибо за все, что он сделал, но сначала остановлюсь в шаге от Кирилла, посмотрю и, сделав последний шаг, встану на носочки, чтобы обхватить за шею и прошептать тихо, только для него:

— А Димка из комы выходит. Ты его вытащил…

[1] Zločinná nedbalost (чеш.) — преступная халатность

[2] To je hloupé (чеш.) — это глупость.

[3] «Leb' deine Träume» (нем.) — «Живи своими мечтами», песня немецкой поп-рок группы Luxuslärm.

Полтора года спустя.

Январь, 9

Да здравствует наш деканат, самый гуманный деканат в мире!

Только они готовы и рады поставить экзамен по терапии на первое число после официального завершения новогодних праздников.

На понедельник.

На полвосьмого утра.

И, добираясь по темноте, сквозь метель и сугробы, до двадцать третьей больницы, я о-о-очень добрым словом помянула их всех. Если у Святой инквизиции возникнут вдруг трудности с кадровым составом, то я буду всегда готова предоставить им работников, достойных постоянного места без испытательного срока и места на доске почёта.

Обращайтесь.

И скажите: в чем заключается синдром Морганьи-Адамса-Стокса?

По мелко исписанному с двух сторон листу формата А4 я задумчиво стучу ручкой, обвожу взглядом аудиторию.

Холодную.

Пустую.

Слишком просторную для тринадцати человек и Лилит.

Высоченные потолки, и туфли Лилианы Арсентьевны, что расхаживает между рядами и кутается в темный павловопосадский платок, гулко выводят свою тихую песню, дополняют завывание ветра за окном, что задувает в щели.

Хороводит искрящиеся снежинки в свете желтого фонаря за огромными окнами от почти самого пола до потолка. Они, окна, частично затянуты коркой льда, покрыты сказочными узорами, и рассматривать их гораздо интересней, чем вспоминать про синдром МАС.

Про него упоминали на последней лекции перед Новым годом, но… мне было не до того, не слушала я в тот день первый раз за весь семестр Кузьмича, которого угораздило быть не только завкафедрой, но и обладать поистине вредным характером, редкой злопамятностью и идеальной памятью на лица, что всегда обеспечивала стопроцентную посещаемость его лекций.

И про МАС, как один из синдромов преждевременного возбуждения желудочков, он вещал привычным занудно-скрипучим голосом, предрек патетично, что стыдно не рассказать на экзамене, если спросят, пару простейших предложений.

Что ж… пару простейших предложений я пропустила.

Отвлеклась на Эля, что сидел рядом, вертелся от скуки, игрался втихую в телефоне и ныл водичку, ибо лекционный зал на последнем этаже отапливали щедро, а сто пятьдесят человек потока градус тепла за полтора часа при закрытых окнах доводили до духоты.

Тошноты.

Из-за которой еще с утра, заглянув в любимую кофейню на углу и по пути к ГУКу, я вылетела обратно на улицу, успев лишь поздороваться с Татой и вдохнуть запах кофе.

Татка, раздетая и встревоженная, выбежала следом, захватила воды и на аптеку через дорогу указала.

Послала, а я пошла.

Купила и забыла.

Протянула, перебарывая очередной приступ, сумку главному водохлебу на автомате и привычке, а Эльвин взял, сунулся рьяно за драгоценной водичкой.

И «блин» через «ять» на весь прилежно конспектирующий и молчащий поток произнесено было отчетливо.

Прочувственно.

До подавившегося словами Кузьмича, что выставил нас обоих, отправил танцевать в сторону деканата, но… Эль потащил меня в сторону туалета.

Мужского.

И пальцем у виска сквозь нервный смех пришлось крутить, отбиваться от помощи и моральной поддержки, сообщая, что от шока последние мозги некоторым отбило окончательно.

Оставлять ждать в коридоре и растягивать ожидание, забравшись на подоконник, не решаясь выйти и разглядывая тест на беременность.

Две полоски.

— Даха… — встревоженный голос Нины, кою отправили на разведку, вторил хлопнувшей двери, что на миг показала маячивших с видом новоявленных папаш Эльвина, Вано и Ромыча.

Пара закончиться успела.

И вся наша группа спуститься тоже успела.

— Эль ска…

Она осеклась, замолчала и подошла осторожно.

Заглянула и лоб наморщила.

— Это что, Красавчик папой будет?

Нина подняла на меня широко распахнутые прозрачно-голубые глаза, посмотрела и спросила удивленно.

Недоверчиво.

И я не менее недоверчиво ей кивнула:

— Ага.

— А у нас акушерство только в следующем году будет.

Она сообщила растерянно.

И я снова не менее растеряно кивнула.

Согласилась.

А Эль радостно проорал на весь корпус, что будет… папой.

Крестным.

Уточнил после подавившейся водой Женьки, поперхнувшегося бутербродам Вано и уронившей вилку Лины, обиделся на звонкий подзатыльник от Ромыча и гордо дулся весь десятиминутный перерыв.

Сиял всю вторую лекцию, на которую после публичной нотации Кузьмич нас пустил, а я пыталась… осознать, собрать разлетевшиеся бабочками мысли, сдержать улыбку и вопль ужаса одновременно, разрисовывала поля пустых страниц тетради.

Не слушала.

Этиология, клиническая картина, лечение.

Не вспоминаются.

Повторяются лишь основные причины нарушения сердечной проводимости, которые я и так написала.

Помнится атриовентрикулярная блокада.

Синдром МАС с ней точно связан.

Осталось вспомнить… или вывести на логике.

Я тяжело вздыхаю, дую на озябшие руки и, вызывавшуюся отвечать первой, Женьку провожаю тоскливым взглядом.

После нее моя очередь.

И Лилит, муштровавшая нас весь семестр и демонстративно выкидывающая в специально заведенную корзину наши истории болезни, перед этим зачитывая выразительно и едко лучшие ошибки, мне синдромы не простит.

Не поставит пятерку.

— Дарья Владимировна, — Лилит, вырисовывая в Женькиной зачетке заслуженное и ожидаемое отлично, тянется за моей, поднимает взор.

Приглашает.

И я иду на казнь.

Рассказываю без запинки, на одном дыхании про блокаду, сердечную проводимость, отвечаю по ЭКГ и анализам, и… мозг экзамен к экстренной ситуации приравнивает, подключает надпочечники с адреналином, вспоминает МАС, выпихивая в самый последний момент забытую информацию на поверхность.

- А еще какие-нибудь синдромы назвать сможешь? — Лилиана Арсентьевна откидывается на спинку стула, скрещивает руки на груди и смотрит с прищуром.

Валит.

Ибо не могу, но назову.

Из вредности.

Я хочу пятерку и чтоб Кирилл мной гордился.

— Вольфа-Паркинсона-Уайта, — я говорю осторожно, медленно, прощупывая почву, но Лилит молчит, ждет, и напрягать извилины приходится дальше, — еще CLC.

Лилит хмыкает, заносит ручку над раскрытой зачеткой, замирает в последний момент и вопрошает провокационно:

— Точно?

— Да, — я отвечаю уверено.

Пропускаю удар сердца, что срывается в бешеный пляс, ибо редкую в моей зачетке оценку мне выводят, протягивают торжественно самый главный документ студента, и Лилит, сбрасывая на миг суровость и строгость, тепло улыбается:

— Иди хвастайся.

Или беги.

Пусть и нельзя.

Но… на подобающий будущему врачу спокойный и чинный шаг моего терпения не хватает, нет у меня достойного поведения и благоразумия взрослого серьезного человека, отсутствует приличие.