И солнце взойдет. Она - Варвара Оськина

Рене не знала, с чего всё началось, но спустя месяц и без того тлевший конфликт с Жаном Дюссо достиг апогея. И, наверное, ей следовало догадаться, что это будет логичный итог, как только Тони покинет пределы больницы. Она вернулась сюда ради него, но теперь её здесь ничего не держало. Так что, как только в июле доктор Дюссо официально стал главой хирургии, Рене решила уволиться. Однако, она всё же не ожидала, до чего может довести человека ощущение вседозволенности.

Дюссо орал на неё долго, с упоением и не стесняясь мешать грубости с аргументами. И, на первый взгляд, Рене его понимала. Да и на второй тоже. В отделении опять не хватало людей, близился набор резидентов, но… Но зов сердца оказался снова сильнее здравого смысла и долга. А потому, занятая этими невесёлыми мыслями Рене даже не слушала, что там кричал ей доктор Дюссо. Зато Тони, который словно специально выбрал этот день для очередного обследования, отлично разобрал каждое слово. И когда его чёрная тень метнулась вперёд, в ужасе замерло, кажется, всё отделение.

Рене не поняла, как это случилось. Вот Энтони ещё приближался с другого конца коридора, тихо скрежетало колёсико, пока сестра из рентгенологии сосредоточенно катила его инвалидное кресло, а потом мир будто вспыхнул калейдоскопом. Как-то резко огромное тело заслонило собой замолчавшего Жана Дюссо, последовал хруст, визг, несколько хирургов бросились было к ним, но не успели, и в следующее мгновение Энтони тяжело рухнул на прорезиненный пол.

Словно тяжёлая тряпичная кукла, он распластался перед главой отделения, пока тот прижимал к лицу скользкую от крови ладонь. Последовал общий вдох, затем тишина, и только Рене с глухим вскриком кинулась к неподвижно лежавшему телу. О том, как Тони вообще умудрился подняться и сложить для удара кулак, она задумалась много позже, когда снова сидела в темноте узкой палаты. Сейчас её волновало только одно:

– Руки! Руки-руки-руки! – отчаянно шептала она, пока пыталась перевернуть слишком тяжёлого для неё Ланга. – Вот идиот! Господи… ну почему обязательно надо драться!

– Он назвал тебя сукой, – пробормотал он и наконец-то пошевелился, когда с шипением попытался упереться на локти. Ноги пока слушались плохо. – А я больше не глава отделения. Имею, чёрт возьми, право даже убить этого мудака!

– Ты ответишь за это, Ланг, – раздалось гнусавое предупреждение.

– Да пошёл ты, – выплюнул Тони.

Он подполз к стене и тяжело на неё навалился левым плечом. Рене видела, как плещется в его золотистых глазах злость от беспомощности и обидной слабости, но всё равно упрямо поджала губы.

– Не смеши меня. Будто твоя должность хоть когда-нибудь тебя останавливала! Ты уже врезал ему один раз! – Рене замолчала, несколько секунд посверлила взглядом невозмутимого Ланга, а потом приступила к осмотру кистей. – Что показал рентген?

Рене тщательно ощупывала каждый сустав, скользила пальцами по изукрашенной шрамами коже, а потому не сразу заметила, что Тони ничего не ответил.

– Эй!

– До удара было очень неплохо, – наконец отозвался он, а потом добавил что-то совсем непонятное: – Им невероятно понравится.

Рене подняла растерянный взгляд, но увидела лишь изогнутые в непонятной улыбке по-прежнему бледные губы. Покачав головой, она прошептала.

– Если ты про пациентов, то без сомнения. Такое шоу! Сначала моё увольнение, потом драка… Боже! Тони! Тебе почти сорок, а ведёшь себя будто мальчишка.

– Считай, что пока я был мёртв, в конце тоннеля со мной произошло перерождение, – хохотнул было Ланг, но тут же понял, что подобные шутки весьма неуместны. Поймав сердитый взгляд, он неуклюже коснулся предплечьем шрама у Рене на щеке и прошептал: – Всё к лучшему, Вишенка. Не расстраивайся.

–Oui, – вздохнула она.

С тех пор Энтони был полон загадочности. Однако, в чём крылась причина, Рене поняла лишь через несколько дней, когда нашла в почтовом ящике конверт с эмблемой университета. В нём лежал билет до Оттавы, записка от О’Салливана и приглашение на собеседование в неврологический институт. Машинально просмотрев документ, Рене остановилась взглядом на размашистой подписи Филдса, под которой чуть ниже виднелась небольшая приписка карандашом. И вчитавшись в две короткие строчки, Рене почувствовала, как внутри вспыхнуло новое солнце.

Рене на мгновение замерла, а потом аккуратно убрала документ обратно в конверт и подхватила две связки ключей. Через три четверти часа она вошла в квартиру на последнем этаже Хабитата.

Следующие два с лишним года пронеслись с умопомрачительной скоростью. Учёба сменялась работой, а та снова учёбой, потому что навёрстывать приходилось чудовищно много. Рене не знала спала ли хоть раз больше трёх часов кряду; не помнила, что ела вчера на обед; путалась в днях недели и часах на циферблате. Могла даже надеть наизнанку очередной жёлтый свитер и проходить так весь день, недоумевая над чем тихо смеются коллеги.

С Тони тоже всё было непросто. Они разрывались между Оттавой и Монреалем, но по-прежнему упрямо не начинали заново отношений. Никто не строил планов на будущее, не обсуждал мечты и желания. Энтони будто вообще старался не мешать ни обучению, ни личной жизни, но два раза в неделю, ковыляя на своих костылях, приезжал к ней в Оттаву. Рене знала, что он был готов в любой момент отпустить. Но пока у него получалось, пробовал окружить именно тем, чего ей так не хватало – заботой. Он поддерживал так, как умел. Разговором по телефону, советом, ненавязчивым уговором. Тони учился слушать и слышать, а ещё просто быть рядом.

Конечно, ему было сложно. Это читалось в напряжённых глазах, полуулыбках, в словах и даже в походке. Даже через два года Тони всё так же хромал, если его одолевали слишком мрачные мысли, а те накатывали всякий раз, когда руки сводили дикие судороги. Тогда Рене садилась с ним рядом и тщательно разминала большие ладони. Она не знала, как ещё доказать свою преданность, чтобы Энтони наконец-то поверил себе и в себя. Рене знала, что он в тайне на что-то надеялся. На чудо ли, на