Ф. Дж. Лауриа - Невыносимая жестокость

— Но разве вы не могли просто отказаться от столь обременительных отношений? Просто взять, например, и на время уйти от мужа? — поинтересовался Бендер, обращаясь при этом не столько к клиентке, сколько к присяжным.

Этот вопрос должен был задать Майлс, отметил про себя Ригли.

Сам же Майлс тем временем продолжал невозмутимо рисовать, наводя ужас на своего помощника. Вздохнув, он, словно пресекая возможные вопросы и предложения Ригли, доложил:

— И я уже дважды перестроил свой дом, и еще полностью реконструировал загородный дом в Вэйле, и, само собой, переделал все, что там было, до основания. И еще я нанял трех садовников, повара и парня, который будет драить мой самолет.

— Нет, я не могла просто так взять и уйти, — всхлипнув, сказала миссис Гаттман и вытерла скатившуюся слезу носовым платком. — Он ведь снимал все на видео.

Проливая все больше слез и все чаще прибегая к помощи платка, миссис Гаттман подходила к кульминационной сцене своей роли.

— Он приглашал домой девушек со своей фабрики… в наш дом в Палм-Спрингс, и потом…

Майлс тем временем продолжал бубнить:

— Банковский менеджер, ведущий мои счета, даже начал удивляться, какого черта я по-прежнему продолжаю работать. Он утверждает, что процентов по моим вкладам вполне хватит, чтобы до старости жить так же, как я живу сейчас. Черт подери, я соскучился по настоящему делу. По чему-нибудь такому… что стало бы вызовом, чтобы дух захватило. Ведь это, — он обвел презрительным взглядом зал суда, — это все так, мелочевка. Мне нужно что-нибудь такое, во что я мог бы вцепиться зубами — в профессиональном смысле. Чтобы мне пришлось напрячь мозги, сжать в кулак волю и принять трудное, может, даже рискованное решение.

— Еще он придумал такое приспособление… ну, в общем, он называл его буром, — объявила во всеуслышание миссис Гаттман. — Его специально сделали на фабрике мужа по его чертежам, а потом он приволок эту кошмарную штуковину домой.

— Понимаешь, проблема заключается в том, что никто не хочет идти до конца. Все только и стремятся к компромиссу, — продолжал Майлс. — Это вообще главная проблема самого института брака. Супружеский союз как таковой основан на некоем компромиссе. И, само собой, то же самое относится и к разводу. Кивнув в сторону немолодой, старомодно причесанной женщины, находившейся на свидетельском месте, он пояснил:

— Ну вот, перед нами миссис Гаттман, которая захотела срубить немного бабок, обнародовав некоторые сексуальные странности своего мужа. Мы, со своей стороны, попытаемся не допустить такой несправедливой и бесполезной траты денег нашего клиента. В итоге процесс закончится на какой-то точке равновесия, положение которой на финансовой шкале будет зависеть от профессиональной сноровки адвокатов обеих сторон. А потом наши клиенты разойдутся в разные стороны, унося в клювах по куску этого вонючего скрепочного заводика, который достанется каждому по решению суда.

На Фредди Бендера было страшно смотреть — так глубоко потрясли его слова миссис Гаттман.

— Бур, вы говорите?

На обычно добродушном мальчишеском лице Ригли появились явные признаки раздражения.

— Но это жизнь, Майлс. Ты, видно, совсем сдурел. Жизнь — она ведь вся неизбежно состоит из компромиссов.

— Нет, Ригли, это смерть. Риск, борьба и, наконец, полное, сокрушительное поражение, которое наносишь оппоненту, — вот это жизнь. Скажи-ка мне лучше: Иван Грозный, Генрих VIII, вождь гуннов Аттила — что у них общего?

Ригли в задумчивости снял очки, почесал в затылке и уставился на Майлса.

— Может, вторые имена?

Майлс оторвал глаза от блокнота, и его взгляд устремился куда-то вдаль. Его одержимый вид и хриплый голос сделали его похожим на одного из тех миссионеров с безумными фанатичными взглядами, убежденных в правоте и величии своих идей, которые они несут невежественным и непросвещенным.

— Понимаешь, эти ребята не просто одерживали победы. Они умели…

— Мистер Мэсси!

Ригли вздрогнул и огляделся. Весь зал — публика, присяжные, Фредди Бендер, миссис Гаттман и судья Бун — в особенности судья Бун — смотрели на них с Майлсом.

— Мистер Мэсси, — кисло сказал судья Бун с таким видом, будто собирался огласить смертный приговор, — я вынужден повторно спросить вас: есть ли у вас вопросы к противной стороне?

Ригли почувствовал, как его лицо заливается краской под суровым взглядом судьи. Однако же Майлс продолжал оставаться воплощением хладнокровной уверенности в себе. В один миг его мессианский пыл сменился намеком на извиняющуюся улыбку.

— Прошу прощения, ваша честь, — с серьезным и даже строгим видом сказал Майлс. — Я как раз консультировался со своим помощником и не расслышал вашего вопроса.

Если подходить к делу сугубо формально, то Майлс прав, отметил про себя Ригли. Он действительно консультировался с помощником — другое дело, что совсем не по теме заседания. В очередной раз, записав очко в пользу своего босса, Ригли успокоился и решил понаблюдать, как Майлс станет выкручиваться на этот раз. Тот встал из-за стола и подошел к хнычущей миссис Гаттман. Это был момент, которого они ждали. От нетерпения Ригли почувствовал спазмы в желудке.

— Ну что ж, миссис Гаттман, — любезно сказал Майлс. Он сделал паузу и выразительно посмотрел на присяжных, а затем осведомился:

— Не могли бы вы сообщить нам, кто такой Давид Гонсалес?

Миссис Гаттман мгновенно перестала хныкать и, явно уловив, что дело принимает неприятный оборот, злобно уставилась на Майлса.

— Ну… — Она выдержала долгую паузу, покусывая накачанные коллагеном губы и словно пытаясь вспомнить, о ком идет речь. На самом деле она судорожно решала, как действовать дальше. — Ну, он теннисист… тренер в теннисном клубе.

Майлс печально покачал головой.

— А-га… Тренер, говорите…

Миссис Гаттман и Фредди Бендер напряженно следили за тем, как Майлс направился обратно к своему стулу и принял из рук Ригли пачку бумаг. На какую-то долю секунды Ригли представил себя ассистентом матадора, вручающим тому смертоносную шпагу. Это был миг славы.

— Значит, вы утверждаете, что Давид Гонсалес является просто тренером по теннису, — громко, на весь зал объявил Майлс, поднимая бумаги над головой. — Тогда будьте любезны объяснить, почему в своих письмах вы обращаетесь к нему: «Дорогой мой Давид и Голиаф в одном лице»?

«Пять баллов», — восхищенно подумал Ригли, почти с жалостью глядя, как Фредди Бендер обреченно, скорее, по привычке, пытается что-то доказать судье. На самом деле все уже было решено.