Не будь дурой, детка! (СИ) - Козырь Фаина

У Горяновой с души прямо камень упал:

— Не перестаю поражаться вашему уму и дальновидности, Самвел Тимурович! — совершенно искренне польстила она.

Айвазян сделал вид, что его не тронуло это теплое заявление, Даринка же сделала вид, что не заметила его смущения. Приятно иметь дело с воспитанными и тактичными людьми!

Веру Григорьевну Даринка увидела издалека. Женщина, удобно расположившись возле дома на лавочке, ловко перебирала маленькие ягоды земляники, аккуратно складывая очищенные плоды на большой пластмассовый поднос, чтобы потом отнести эту невероятно пахнущую вкуснятину под крышу сушиться. Рядом с ней на солнышке, также ловко работая руками, сидела ее подружка и сверстница баба Нюра. Женщины о чем — то своем «балакали», и даже издалека Горяновой казалось, что она слышит их приятный неспешный говорок. Сердце немного саднило, и почему — то Даринка даже малодушно подумала куда — нибудь свернуть и даже спрятаться, но звук подъехавшей машины уже прервал мерное занятие двух женщин, и Вера Григорьевна, сполоснув руки в стоящем рядом тазу с водой и вытирая их на ходу о фартук, уже вся устремилась к гостье, ласково и радостно улыбаясь.

— Дарушкя! Вот радость — то, доченька! Приехала!

Вера Григорьевна, подбежав легко, обняла горяновские щеки двумя натруженными руками и сочно расцеловала.

— А я уж думала, что совсем ты меня забыла! — покачала она головой и добавила: — Нюрк! А Нюрк! Гляди, кто приехал — то! Дарушкя! Вот! Я ж табе говорила, что она меня, старую не забыла! Тах — то ведь!

Баба Нюря тоже улыбалась, но дела своего не прервала, посмеиваясь чему — то своему, только поддакнула.

— Ну — ка, дайкя я табя рассмотрю! Поди ужо полгода не видались! Красавица! — покачала она головой. — Похорошела! Тольки схуднула нямнога. Ня ешь что ль?

— Ем! Много ем! Просто двигаюсь, — Даринка улыбалась, досадуя недавнему страху.

Душа пела, словно ее разом выполоскали в любви, нежности и свете.

— Нюркя, — засуетилась Вера Григорьевна, — убирай усе! Нонеча перебирать ужо ня будем! Гостья какая приехала! Пойду уважу!

— Иди, иди! — покивала та. — Я уберу усе, Вяруськ! Доделаю, тута нямного осталося. А ты праудаа, гостьей займись!

— Да проходь ты, Дарюшка! — суетилась женщнина, ведя Даринку в дом. А та, вдруг ойкнула.

— Я ж Вам, вера Григорьевна, подарок привезла. Сейчас принесу! — и побежала к машине, неловко вытаскивая из багажника объемную коробку.

— Ой. Чо удумала! — всплеснула рукам Вера Григорьевна. — Зачем на меня, старуху, деньги тратила? Вот неугомонная, транжирка! Поди дорого стоит! И зачем оно табе надо было?! — ворчала старушка, но лицо сияло довольством и вся фигура, вся поза и то, как она высоко повысила голос, так, чтобы пол-улице было слышно, сказало Даринке, как рада Вера Григорьевна нежданному подарку.

Горянова внесла в дом коробку.

— Чей — то? — по — девчоночьи спросила Вера Григорьевна и забавно вытянула нос, когда Даринка стала распаковывать коробку.

— Хлебопечка. Она сама будет тесто замешивать и печь.

— О! А я что делать буду? — посуровела Вера Григорьена, но потом сменила гнев на милость и добавила деловито: — Поди електиричества для нее не напасешьси?

На том просмотр подарков был закончен. Спустя час, когда гостья была накормлена, напоена, расспрошена, Вера Григорьевна начала тот самый разговор, которого Горянова уже не боялась, нет, но от которого предусмотрительно бежала все эти полгода. Они сидела на той самой лавочке, и солнце уже не палило, а шло на вечер, и тень от двух диких груш красиво падала лица, разморенные июньским теплым днем.

— Все что Бог ни делает — все к лучшему! — Вера Григорьевна погладила даринкину сухую ладонь и добавила осторожно: — яму с ней лутче! Ты прости мне, старой, что это говорю, но врать не обучена.

Она помолчала. А потом вздохнула и на выдыхе призналась:

— Ты прости меня! Ведь эт я ему тогда сказала табе есэмэску послать. Думала перебесится ночь, можа одумается. Он тогда сам не свой приехал. Плакал. Я ему говорю: мол не такая Дарушкя девочка, чтобы хвостом крутить. Ты бы с ей поговорил, можа у нее причина какая была. Только он свое все заладил, все с Маринкой тебя равнял.

Даринка дернулась.

— Маринка — то вроде тебя была, — правильно понимая невысказанный вопрос, пояснила женщина, — они с Ваней со школы дружили, жениться собирались, только она огонь, все хотела в Москву карьеру делать. Все его звала, все что — то от него хотела, то рубашку ему дорогушшую купит, а потом месяц сидит без денег, а он ее кормит. А потом укатила, тольки мы ее и видали. Он помыкалси, помыкалси, да и забыл! Вычеркнул, значит, ее из сердца — то. Она потом через год появилась, накарьерилась, значит, только он уже ни в какую! Зарок дал. Так тут с бабенками годков пять обжималси, а девчонками больше не дружил. А потом ты, значит, появилась. Он и потеплел. Ты ж свою жизнь ему под ноги — то кинула. Я яму тохда говорила, что ты, Дарушкя, девочка непростая, но чистая, чтобы двадцать разов подумал, но он словно с пеленой жил и не слушал меня. Охо — хо!

Вера Григорьевна замолчала. Даринка сидела не шелохнувшись.

— Подходит она яму, Элька — пелька твоя! — женщина повернула голову и посмотрела Горяновой прямо в глаза. — Прости, господи! Он при табе последнее время гоголем не ходил, все к земле прижималси, особенно когда к тебе в дом — то переехал, примаком словно побывал. А она, хоть и фистюльга, да с карахтером. Сама подумай, — женщина снова отвернулась и горестно вздохнула, — ты б яго усю жизнь ташшыла бы, а тут он сам идёть, потому как Элька- пелька твоя бязрукая, ничаго не можить, у ей из рук все валлица, так он орел — орлом! Ходит — чИнить! А с тобой вечно точно пришибленный, даже голоса никогда не повышал, а ведь он у яго громкиший был, ишшо с детства, — и она снова печально вздохнула. — Хорошо, что так случилось! Господь все управил верно! Элька его бежать заставляет! Вот он сам и вжваривает, тах — то вот!

Горянова не отвечала, больно было отвечать, лишь только набрала воздуха и тихо так, стараясь не дрожать, спросила:

— Вот только что мне делать, Вера Григорьевна?

— Как что?! — женщина повернула на Даринку свои все видавшие глаза и нежно погладила Даринку по руке. — Жить! И на свадьбу к ним прийтить! Да не одной, а с принцем каким — нибудь!

— Все принцы в Европе…

— Чай не в Магадане! — фыркнула женщина.

— Ближний свет…

— Сватья приезжали недавно… Хороший у тебя отец, Дарушкя.

— Значит, все равно породнимся мы с вами, Вера Григорьевна!

— Породнимся, Дарушкя!

Не могла Горянова из родного города уехать просто так. Накопилось у нее. Что накопилось? Да какая разница! Главное, что энергия забила ключом и руки чесались. Разговор с Верой Григорьевной только придал девушке решимости и добавил четкого осознания, что рана затянулась. Все. Все. Аллес! Пусть эта история остается позади, навсегда! Горянова много раз в Воронеже повторяла это как мантру, но что — то неуловимо больное все равно оставалось, давя. А сейчас… Даринку откровенно стала тяготить вся эта история, ей надоела Элька, Пименов, и девушка уже и не знала, что это такое, тяжелым грузом висевшее на шее, — боль предательства, не дающая покоя, или просто усталость. Спасибо Савелову, отвлек, и именно это занимало Даринку более собственных неясных душевных метаний.

— Он по полю ловко скачет, как пушистый белый мячик. Летом бел, зимою сер. И немножко окосел. Кто он? Угадай — ка! Ну, конечно, — зайка!

Довольная присутствием хозяйки, кореянка гнала по трассе, возвращая девушку в родные пенаты, немного порыкивая под горяновской ногой, все сильнее выжимавшей газ. Даринка влетела в город, в аккурат успев к закрытию мебельного магазина. Невероятно довольная собой, Даринка кое — что стремительно купила и оформила доставку, доплатив еще немного и добавив два обязательных требования. Девушка, оформлявшая заказ, давно имела с Горяновой дело, поэтому ничему не удивилась, все, что она позволила себе — усмехнуться, философски добавив, получая деньги: