Музыка льда. Осколки - Анна Беляева

Домбровская была готова напомнить еще и факт того, что сама она мать иностранной гражданки, прожившая многие годы за пределами России. И уже потому считать Викторию Робертовну хорошим политпросветителем — дело опасное. Однако, выяснилось, что вопрос не в части политики, хотя и в ней тоже. Колечко у начальства сжималось по более приземленным поводам.

Ахмедов мягко улыбнулся:

— Ну что вы, Виктория Робертовна, я скорее хочу, чтобы вы ненавязчиво вернули Людмилу в те года, когда она была рядом с вами счастлива. Прогуляйтесь по тем местам, где были вместе. Просто напомните ей те времена и подарите то ощущение радости, которое было у нее тогда.

Вика приподняла удивленно бровь:

— Карен Магометович, вы сейчас говорите так, словно Мила была моей девушкой, которой нужно напомнить о былой любви. Но у нас совсем другие отношения, она спортсменка, а я ее тренер, а “места, где мы были вместе” и, возможно, даже счастливы, это лед, спортзал и танцкласс. Мне организовать ей экскурсию по “Сапфировому”?

Ахмедов внимательно посмотрел на тренершу, прикидывая, правду ли ему сказали или все же было там что-то большее, чем профессиональные отношения, но улыбка осталась на его лице такой же проникновенной:

— Мы все понимаем, насколько глубока бывает связь тренера и спортсмена, не так ли? Ваши же отношения даже по этим меркам были гораздо более теплыми, чем в среднем. Вы, я думаю, осознаете, насколько важно дать молодому человеку или девушке возможность испытывать чувство привязанности и дарить его. Наша с вами задача, как старших, как наставников, сделать все, чтобы человек, подобный Людочке по уровню известности во всем мире, имел возможность доносить до этого мира свою любовь к нашей стране, своим наставникам и учителям, тем, кто делает ее счастливой. И не чувствовал себя отвергнутой самыми дорогими людьми. Я думаю, вы осознаете, что иногда ради покоя и блага многих людей, самого нашего мира спорта, необходимо делать то, что необходимо. Мы с вами взрослые уже, от нас, простите, за прямоту, не убудет.

Беседа между тренером и директором “Самоцветов Москвы” длилась еще почти 20 минут, но самое главное уже было сказано и дальнейшие наставления лишь оформляли в рамочку общую картину.

****

В чем тренер Домбровская не сомневалась, так в том, что она правильно поняла тонко завуалированные ЦУ Ахмедова. И ведь язык же повернулся намекать на такое!

Сев на водительское сидение, Вика положила руки на руль и звонко и резко сказала только одно слово: “Блин!”. По лицу ее пробежала странная улыбка. И, зацепившись за уголок губ, притаилась где-то в складке между ними.

Именно с этим сложным выражением лица Виктория Робертовна и пришла на вечернюю ледовую тренировку.

****

— Ну, и какие ценные указания мы получили из высоких кабинетов? — спросил Григорьев.

Вика вздохнула:

— Все указания были лишь по мою душу. Вам предложено работать как работали, взяв часть моих обязанностей, пока я буду вводить в режим новую спортсменку. Точнее возвращающуюся к родным пенатам заблудшую дочь отчизны.

— Ну, а тебе были какие указания? — поинтересовался Ландау.

Домбровская усмехнулась:

— Если кратко резюмировать, то мне было предложено трахнуть ее, ну, или дать ей трахнуть себя. Это уж как получится.

Справа закашлялся, подавившись кофе, Миша. Илья, как стоял у бортика, так и остался стоять, только глаза раскрывались все шире и шире:

— Так прямо и сказал?

— Ну что ты, Илюш, намного тоньше и вежливее. Я передаю только суть.

Губы женщины дрогнули, глаза наполнились на мгновение слезами. И именно в этот момент из раздевалки на лед высыпали фигуристы. Совершенно по-детски шмыгнув носом, стальная тренер Домбровская загнала обиду вовнутрь, превращаясь в саму себя для детей.

— Все, ребята, работаем, — тихо произнесла старший тренер.

Время офигительных историй закончилось. Начиналась повседневная, простая и понятная жизнь. Все внимание обратилось на разминающихся ребят. И стало немного легче дышать. Мысль о том, что ее попытались опосредованно изнасиловать под предлогом “так надо” отступила. Осталась только злость на тех, кто готов использовать почти ребенка любым способом, лишь бы держать в повиновении.

На льду чаще всего собираются не по возрасту, а по мастерству. Так рядом могут оказаться двенадцатилетний ребенок и двадцатилетний мужик. Сейчас перед глазами Домбровской кружила парочка юниоров, двое взрослых девчонок и внезапно ставший эстонцем на третьем десятке коренной москвич, портящий своей расхлябанностью очередную хорошую программу. “Как он вообще умудряется так прилично выступать, когда так лодырничает”,— удивляется Вика своему ученику. И все же не расставалась с этим лоботрясом, потому что свое есть свое. Вот такая у них норма жизни. Это спорт, детка.

Тренер перевела взгляд с недоэстонца московского разлива на складную девчушку за бортиком, ожидающую ее комментариев о прогоне, который завершился не больше минуты назад. Тяжелое дыхание все еще не вернулось к норме, но в остальном ребенок выглядел не слишком уставшим.

— Настя, ну что ты катаешь эту программу с таким выражением лица, словно любимого котенка вчера схорони…

В этот момент под ногами раздается грохот, а в пяти сантиметрах от юниорки Меркуловой, неумеющей улыбаться и кататься одновременно, по словам Домбровской, пролетает лезвие конька Илвиса, того самого неожиданного эстонца.

— Живой? — спрашивает Вика, заглядывая за борт. Яннис тяжело поднимается и, чуть прихрамывая, откатывает немного назад.

— Местами.

— Шел бы ты, Яннис… подальше отсюда, а то мы скоро останемся не только без бортика, но и без половины фигуристов. Ты их с травмами разной степени тяжести уложишь по домам. Я тебе поменяю этот прыжок, чтобы спокойно разговаривать со спортсменами, а не ждать, когда твой организм снова влетит мне под ноги!

Выезд из прыжка и правда был неудобный — слишком близко к борту — и Яннис, и без того славившийся легким отношением ко всему на свете, кроме выходных, то и дело прилетал с тройного акселя именно в него. Но волновало не только это, а то, что этот выезд приходился впритык к их тренерской позиции в “Сапфировом”. Так что время от времени оценить заточку лезвий Илвиса могли все, кто получал от Домбровской указания. Сама же Виктория от регулярного бу-бух о борт под ногами даже вздрагивать перестала. Привыкла.

— Шел бы, шел бы… Вот гоните вы меня, Виктория Робертовна, а я, между прочим, хороший парень…

На плечо Янниса легла ладонь Ландау, и Илья Сергеевич, чуть сжимая пальцы,