Кирк Дуглас - Последнее танго в Бруклине

Вот здесь она вдруг сорвалась с места и помчалась, заставив его себя догонять… Эллен остановилась, потерла подошвы о песок, словно для того, чтобы не осталось никаких воспоминаний.

Теперь она находилась рядом с парком. Окинула взглядом схожие со скелетами развалины аттракционов, резко проступавшие на голубизне чуть затягивавшегося перистыми облачками неба. Джелло больше нет, а значит, эти воспоминания стереть будет совсем просто.

Она босиком прошла по протянутым через пляж деревянным планкам, потом надела туфли. На улице ее все время обгоняли куда-то спешащие люди, о чем-то споря друг с другом. Рев транспорта перекрыли резкие гудки сирены; над головами толпой, выпуская шасси, пронесся идущий на посадку самолет. Обычные звуки будничной жизни. Она дошла до станции метро и решила, что пора возвращаться домой.

Но и выйдя у себя на углу Флэтбуш и Седьмой, она все не могла собраться с силами, чтобы вести разговор, когда окажется дома, где ее ждал Бен. К себе шла кружным путем, обогнула Проспект-парк, очутившись рядом с подземным переходом, где когда-то так лихо разделался с панками Бен, – так давно это было, они в тот вечер только познакомились. Сойдя вниз по ступеням, Эллен провела рукой по планкам вдоль стен, совсем гладким от тысяч и тысяч таких же прикосновений. На знакомом месте высвечивались выцарапанные инициалы, которые они тогда читали вместе с Беном. Да, вот это уже она не сотрет, слишком прочно впечатано, навсегда. И вдруг ей захотелось, чтобы Бен тоже выбил на этих планках начальные буквы их имен, пусть так и останутся они знаками, хранимыми вечно.

Бен валялся на постели, приканчивая второй коктейль с водкой. Ничего он не мог с собой поделать: такое напряжение все эти дни, хоть как-то бы расслабиться.

Услышав, как поворачивается ключ в двери, он вскочил на ноги, постарался заглушить нахлынувший приступ паники и приказал себе сохранять спокойствие.

– Эллен, я здесь, – крикнул он, словно им предстояло провести самый обычный их вечер.

Но при звуке ее шагов в коридоре паника овладела им с новой силой. Он кинулся к комоду, схватил подвернувшиеся под руку ножницы и сделал вид, что тщательно подравнивает усы, – невинное и безмятежное занятие.

Он знал, что она стоит на пороге, чувствовал это спиной, но никак не мог набраться духу, чтобы взглянуть ей прямо в лицо.

– Слышал последний анекдот? – спросила она.

– Какой анекдот?

– А вот: сидит в приемной врача пациент, ждет, какой ему диагноз поставят. Врач выходит и говорит: «Ну, с каких новостей начнем, с плохих или хороших?» «Лучше с плохих, доктор». «Ну что же, – говорит доктор, – должен вас огорчить, жить вам осталось всего шесть месяцев». Пациент, понятно, огорошен, но все-таки спрашивает: «А хорошие-то новости какие?» «А такие, – говорит врач, – что сегодня я трахнул-таки свою медсестру».

Бену не удалось выжать из себя даже подобия улыбки.

– Знаешь, я эту историю еще много лет назад слышал от Милта, но даже тогда не очень-то смеялся.

Она подошла к нему, встала сзади. Бен видел ее в зеркале, подмигнул ей, улыбнулся. На лице Эллен было загадочное выражение, однако он понял все и сразу.

– Ой, и устала же я сегодня, – сказала она.

– Тебе бы немного полежать, не хочешь? – отложив ножницы, Бен заботливо повел ее к постели, и чувство у него было такое, словно все это происходит в замедленной съемке.

Они легли и долго лежали, согревая друг друга, пока Эллен не задремала у него на плече. Ему надо было в туалет, но он не осмеливался шевельнуться.

– Прости меня, Бен, – наконец шепнула она. – Мне очень жаль, что я не сдерживаю своего обещания.

– Обещания? Какого обещания? – он прижал ее к себе еще крепче.

– Я же обещала, что не оставлю тебя.

– Боже мой, Эллен, до чего я тупой, – сокрушенно покачал головой он.

Все с тем же загадочным выражением на лице она отодвинулась, поправила подушку.

– До чего тупой, – продолжал он, – до чего кретин, только и знаю, что со своим возрастом носиться, идиот старый. Все одно и то же: «я, я, я». А как мне без тебя, скажи, как? Ты же знаешь, я не могу. И это ужас, до чего несправедливо. Ты же вдвое меня моложе. Так не бывает, просто не бывает. Бессмыслица какая-то, абсурд. Кто только распоряжается нами в этой идиотской жизни?

– Но послушай, Бен, – она спрятала лицо у него на груди. – Разве не ужасно было бы, если бы я дотянула до глубокой старости и никогда, никогда тебя не встретила бы, не узнала бы, что это такое – любить тебя, как я люблю, не узнала бы этого чуда, этой любви, которой ты одарил меня, и когда у меня хлеб с маслом отнимал да мармелад, и когда учил танцевать танго – ты невероятно заботливый, ты даже помогал мне бутерброды носить по выходным на Кони-Айленд. Знаешь, Бен, за такое я бы и тридцать лет жизни отдала, и сорок, и все пятьдесят.

– Но ведь я не думал, что так все повернется.

– А я? В библиотеке я все читала книжки про старение, прикидывала, как мне лучше всего с тобой обращаться, даже пробовала сообразить, какое место было бы для нас самое подходящее, если бы пришлось тебя на стул с колесиками усаживать.

– Даже это?

– Угу. У меня все было предусмотрено, все варианты.

– Но ты же знаешь, я бы тебе не позволил стать моей сиделкой.

– А вот я эгоистка, и я бы тебе позволила, я бы даже хотела, чтобы ты меня выхаживал… А ты будешь, Бен? Будешь для меня как нянька?

– Неужели ты сомневаешься? – он душил в себе слезы.

– Вот и хорошо.

Потом они лежали молча, прислушиваясь к дыханию друг друга. Потихоньку задремали, тесно один к другому прижавшись, словно две ложки в ящичке для серебра. Когда Бен открыл глаза, в комнате было темно. Эллен как будто уснула крепко, ее левая рука чуть не дотягивалась до его бедра. Он скосил на нее глаза, едва дыша от страха, что разбудит, но увидел, что она смотрит прямо перед собой.

– Давай поедем куда-нибудь ужинать, – предложил он.

– А не поздно?

– Нет. – Он слегка подтолкнул ее локтем. – Надень свое самое красивое платье. Сегодня у нас будет необыкновенный вечер.

Они неслись по Флэтбуш-авеню, и Бен, не отрываясь от руля, бросил взгляд на светящиеся часы, венчавшие здание банка. Уже одиннадцать с чем-то, надо поторапливаться, не то в ресторане кухня закроется, и без того метрдотель неохотно принял заказ по телефону, предупредив, что надо быть на месте не позже половины двенадцатого.

Он твердо решил, что этот ужасный день должен закончиться чем-то по-настоящему приятным. Он не мог сказать, отчего это для него так важно, но было такое чувство, что вот сейчас будет задан камертон всему, что предстоит в ближайшие несколько месяцев.