Отпуск на двоих - Генри Эмили

– Алекс, – сказала я.

Он упер руки в бедра и отвернулся в сторону, хотя смотреть там не на что: только стена, выкрашенная в травянисто-зеленый цвет, и выцветшая фотография какого-то мужчины в шапочке для гольфа с помпоном.

Когда он снова посмотрел на меня, в глазах у него стояли слезы, но я сразу поняла, что он никогда не позволит им пролиться. Вот настолько Алекс Нильсен сдержанный человек.

Он мог бы умирать от голода и жажды в пустыне, и если бы стакан воды ему протянул не тот человек, он просто бы вежливо кивнул и сказал: «Нет, спасибо».

Я сглотнула ком в горле.

– Ты можешь сказать все, что угодно. Все, что считаешь нужным.

Он выдохнул и уставился в пол, практически неспособный задержать на мне взгляд.

– Ты знаешь, что я чувствую к тебе, – мягко сказал он. Так, словно это все еще какой-то секрет.

– Да. – Мое сердце учащенно забилось. Я думала, что знаю. По крайней мере, раньше я это знала. Но еще я знала, как сильно я его обидела, не продумав все до конца. Правда, я все еще не слишком хорошо понимала, почему для него это так важно, но я и себя-то едва понимала, так что в этом не было ничего удивительного.

Он тяжело сглотнул, и по его напряженному лицу заплясали тени.

– Я просто не знаю, что сказать, – ответил он. – Ты пугаешь меня. В том, как бурно развиваются мои фантазии о тебе, нет никакого смысла. В одну секунду мы целуемся, а в следующую я уже думаю о том, как будут звать наших внуков. Это не имеет смысла. Просто посмотри на нас. Мы вместе не имеем никакого смысла. Мы всегда это знали, Поппи.

У меня мгновенно заледенело сердце. Я чувствовала, будто оно раскалывается пополам, а вместе с ним раскалываюсь и я.

– Алекс, – теперь я шептала его имя как мольбу, как молитву. – Я не понимаю, о чем ты говоришь.

Он снова опустил взгляд, нервно прикусил нижнюю губу.

– Я не хочу, чтобы ты от чего-то отказывалась, – сказал он. – Я хочу, чтобы в наших отношениях был смысл, а его у нас нет, Поппи. Я не могу стоять и смотреть, как все снова разваливается.

Я кивнула. Потом еще раз. И еще. Словно никак не могла до конца принять то, что он сказал. Потому что именно так я себя и чувствовала: как будто мне придется провести всю оставшуюся жизнь, пытаясь принять тот факт, что Алекс не может любить меня так же, как его люблю я.

– Хорошо, – прошептала я.

Он ничего не ответил.

– Хорошо, – сказала я снова и отвела в сторону взгляд, чувствуя, как на глаза навернулись слезы. Я не хотела, чтобы он пытался меня утешить, повернулась и пошла к двери, высоко подняв подбородок и выпрямив спину, усилием воли заставляя ноги идти вперед.

Когда я дошла до двери, то не смогла сдержаться и оглянулась назад.

Алекс застыл на месте там же, где я его и оставила. И я знала, что должна быть честной до конца, чего бы мне это ни стоило. Я должна произнести слова, которые потом нельзя будет взять назад. Я не могла больше бежать и прятаться. Мне нужно было признать правду хотя бы перед самой собой, а это невозможно было сделать, не сказав правду ему.

– Я не жалею, что рассказала тебе, – сказала я. – Я говорила, что готова отдать все, рискнуть всем, чем угодно, и я говорила это серьезно. – Я была готова рискнуть даже своим собственным сердцем. – Я люблю тебя, Алекс. Я не смогла бы жить, если бы не рассказала тебе обо всем.

А потом я отвернулась и вышла под слепящее солнце.

Только тогда я действительно заплакала.

Этим летом

Я задыхалась. Хрипела. Раскалывалась на части, пока бежала через парковку.

Одной рукой я зажала рот, пытаясь сдержать рвущиеся наружу рыдания, резкой болью колющие каждый уголок легких.

Мне одновременно трудно было заставить себя идти дальше и совершенно невозможно стоять на месте. Я дотащилась до машины родителей, прислонилась к ней, опустив голову, и из моей груди вырывались абсолютно ужасающие всхлипы, по лицу текли сопли и слезы, голубое небо с пушистыми облаками и шелестящие осенними листьями деревья слились в одно размытое пятно. Весь мир таял в цветном вихре.

А потом позади меня раздался голос, искаженный ветром и расстоянием. Очевидно, это его голос, и я не хотела оборачиваться, не хотела смотреть.

Мне казалось, что одного только взгляда хватит, чтобы я сломалась, что это навсегда разобьет мне сердце.

Он позвал меня по имени.

– Поппи! – один раз. Потом еще: – Поппи, подожди.

Я проглотила все эмоции, спрятала их глубоко внутри. Не потому, что хотела их игнорировать, не потому, что хотела их отрицать – мне даже было почти приятно ощущать что-то так искренне, так чисто, всем телом. Просто это были мои чувства, а не его. Они не были предназначены для того, чтобы Алекс как всегда вмешался и подставил мне свое плечо.

Я вытерла лицо ладонями и заставила себя выровнять дыхание, пока прислушивалась к его приближающимся шагам.

Повернулась я, когда он замедлил шаг, медленно преодолевая последние несколько метров, разделяющие нас.

Позади меня была машина. Впереди – Алекс.

Он остановился, чтобы перевести дыхание.

– Я тоже начал ходить к психотерапевту, – сказал он после секундной паузы.

Я почти находила забавным, что он преследовал меня только для того, чтобы сообщить об этом.

– Это хорошо, – сказала я, еще раз вытирая лицо ладонью.

– Она сказала… – Он пригладил рукой волосы. – Она считает, что я боюсь быть счастливым.

«Почему он мне об этом говорит?» – спросил один голос в моей голове.

«Надеюсь, он никогда не перестанет говорить», – вмешался другой. Может быть, этот разговор продлится всю жизнь, как продолжались всю жизнь наши телефонные звонки и текстовые сообщения.

Я откашлялась.

– А ты боишься?

Долгое время он смотрел на меня, потом едва заметно покачал головой.

– Нет, – сказал он. – Я знаю, что если я сяду с тобой на самолет и полечу в Нью-Йорк, я буду чертовски счастлив. Я буду счастлив, пока у тебя есть я.

В глазах снова поплыло, и я быстро сморгнула слезы.

– И я очень сильно этого хочу. Я жалею о каждом упущенном шансе рассказать тебе о своих чувствах, жалею о каждом разе, когда я убеждал себя в том, что потеряю тебя, если ты об этом узнаешь, когда убеждал себя в том, что мы слишком разные. Я хочу просто быть счастлив с тобой. Но я боюсь того, что будет после. – Его голос дрогнул. – Я боюсь, что ты поймешь, что я тебе надоел. Или встретишь кого-то другого. Или будешь несчастна, но останешься со мной. И… – Его голос сорвался. – Я боюсь, что мы будем любить друг друга всю нашу жизнь, но потом мне придется с тобой попрощаться. Я боюсь, что ты умрешь, и мир станет для меня бессмысленным. Я боюсь, что, если тебя не станет, я не смогу встать с постели. Что если у нас будут дети, они будут вынуждены жить абсолютно ужасную жизнь, потому что их удивительной мамы больше нет, а их отец не может даже на них смотреть.

Он провел пальцами по глазам, стирая непролившиеся слезы.

– Алекс, – прошептала я. Я не знала, как его утешить. Я не могла ни избавить его от боли прошлого, ни пообещать, что этого больше не повторится. Все, что я могла, – это сказать ему правду такой, какой я ее вижу. Такой, какой я ее знаю. – Ты уже прошел через это. Ты потерял того, кого любил, но продолжил каждый день вставать с постели. Ты всегда был рядом с теми, кто в тебе нуждался, и ты любил этих людей, а они любили тебя в ответ. И они все еще есть в твоей жизни. Ничего из этого не ушло. Ничего не закончилось только потому, что ты потерял одного человека.

– Я знаю, – сказал он. – Я просто… – Его голос снова сорвался, огромные плечи вздрогнули. – Боюсь.

Я совершенно инстинктивно потянулась к его ладони, и он позволил мне взять его за руки, притянуть к себе ближе.

– Значит, мы нашли еще что-то общее, кроме того, что оба ненавидим, когда корабли называют «она», – прошептала я. – Это так чертовски страшно – быть влюбленными друг в друга.