Наталья Труш - День свалившихся с луны

Соседями Даши оказались беззлобный алкаш дядя Петя Синицын – сантехник того же ЖЭКа, в который пришла работать Даша, старенькая, но еще бойкая бабушка Евдокия Дмитриевна, которую дядя Петя звал Евдохой, и семейная пара – Алла Сергеевна и Юра.

Последних Дашка приняла за маму и сына и, видя, как Юра ухаживает за Аллочкой, что-то такое выдала на этот счет. Проходивший мимо в кухню с кастрюлькой дядя Петя коротко хохотнул и толкнул Дашку. Она поняла, что сморозила что-то не то, и прикусила язык.

Позже на кухне, когда, кроме нее и дяди Пети, там никого не было, Даша узнала от соседа, что Юра и Алла Сергеевна – муж и жена. Правда, гражданские. «Это когда без штампа в паспорте», – со знанием дела пояснил ей дядя Петя.

– Это ж какая разница в возрасте-то у них? – удивленно спросила Даша.

– Да незачем тебе знать! – оборвал ее дядя Петя. – Важно, что любовь промеж них.

Потом помолчал, почесал бок под голубой майкой и повторил, больше для себя, чем для Даши:

– Любовь! Вот!

Алле Сергеевне было сорок пять, Юрику – двадцать пять. Они жили странно, как будто с другой планеты прибыли. На людях говорили мало, только смотрели друг на друга и понимали все без слов. Почти никогда не участвовали в кухонных посиделках, которые устраивала Евдокия Дмитриевна, с пирогами и конфетами, с чаем глубоко за полночь. Все сидели, а они вежливо отказывались. Просто им лучше всего было вдвоем, они и старались быть вдвоем. Иногда из-за плотно прикрытой двери в их комнату Даша слышала серебристый смех Аллы Сергеевны и смешной басок Юрки – видать, он что-то смешное рассказывал даме сердца.

С появлением в квартире Даши Алла Сергеевна, по словам мудрой Евдохи, «погрустнела». Даша даже не сразу поняла, что Алла Сергеевна ревнует. А однажды она услышала, как Евдокия Дмитриевна тихонько говорит соседке:

– Да не мучайся ты, Аллочка! Не похожа наша Даша на стерву...

Дашку как кипятком тогда ошпарило. Это что же такое-то? Алла Сергеевна своего Юрку к ней, что ли, приревновала?! Да он же... да старик ведь для нее!! Двадцать пять! А ей, Дашке, всего-то семнадцать! «Ну, дает эта Аллочка!» – подумала про себя Даша, а Юры стала сторониться.

Потом Алла Сергеевна поняла, что молодая соседка на ее сокровище не покушается, оттаяла, смотреть на Дарью как-то иначе стала.

Они очень дружно жили в этой своей питерской коммуналке. Даша быстро переняла у соседей их ленинградские привычки и говор, который немного отличался от ее северного. О своем прошлом она почти ничего не рассказывала этим людям. Они хоть и стали близки, но не до такой степени, чтобы душу наизнанку выворачивать. Да и не к чему это было. Только раз, один-единственный, она открылась Евдокии Дмитриевне. Да и то в порыве, который ну никак сдержать не могла.

Была зима. Первая ее питерская зима. Снегу навалило тогда под самые окна первых этажей ее старого дома. Это потом зимы стали какими-то неестественно теплыми и бесснежными, а тогда все было нормально в природе, и Дашка радовалась, как в детстве. Она придумала оригинальный способ уборки этого снега. От лопаты, которая тянула ее к земле и оставляла занозы в ладошках, Дарья отказалась. Она лепила снеговиков. Мокрый ленинградский снег легко скатывался в большие и маленькие шары. Три шара друг на друге – один меньше другого, – и вот вам строгий страж на детской площадке. На голову – дырявое ведро с мусорки, угольки вместо глаз, а там, где нос, – сломанная ветка от дерева. Да еще не пожалела красной гуаши из своих запасов – щеки и рты накрасила – залюбуешься! К десяти часам утра, когда в жилконтору пришла начальница ее, Клавдия Ивановна, на Дашкином участке стояло с десяток снеговиков. И снегу в окрестностях не было!

– Вот... это... Я подумала, какая разница, как снег будет лежать: в кучах или так?! – Дашка немного опасалась за свое рукоделие.

Но Клавдия Ивановна улыбнулась и похвалила ее за смекалку.

А жильцы как были рады! Кинулись Дарье помогать: кто-то старый театральный ридикюль повесил одному снеговику, кто-то вышедшие из моды деревянные бусы. И снежные «люди» зажили во дворе своей жизнью. А Дашка стала местной знаменитостью. О ней даже в газете написали, после чего во двор стали чуть не на экскурсию приходить.

В один из дней, когда Дарья, справившись со своими основными обязанностями, лепила очередного снежного жильца, в арке дома появился Борюсик, Борис Ефимович. Не часто, но он заглядывал к Дарье. Не столько в гости, сколько с законспирированной проверкой по наставлению Томочки:

– Борюсик! Юная барышня одна в незнакомом городе! Мало ли что и как – надо тебе проведать девочку.

Сама Даша изредка звонила им из жилконторы – в ее коммуналке телефона тогда еще не было. Но то, что рассказывала она, – это одно. Тут доверяй, да проверяй! Поэтому раз в месяц Борюсик появлялся у Даши под каким-нибудь надуманным предлогом. То якобы лампу настольную старую в ее хозяйство пристроить, то покрывало на диван. Дарья дары принимала, так как ей один раз четко и грамотно объяснили: это нормальная человеческая помощь.

– У тебя комнатка пустая, а у нас – излишки. А мы хорошо знаем, что такое переезд и обустройство, правда, Борюсик?!

Спорить с Томочкой было бесполезно. Да Даша и не спорила. И спасибо им, помогли обставить ей ее норку «излишками» так, что у Даши стало уютно и все необходимое для жизни было.

– Борис Ефимович, здравствуйте! – Даша улыбнулась.

– Здравствуй, Дашенька. – Климов как-то странно посмотрел на нее и устало вздохнул. – Как ты?

– Я – хорошо. А вы? Борис Ефимович, что-то случилось? С Томочкой? С Володей?

Дашку было не провести. Она по природе своей была чуткой и с тонкой интуицией. Сразу поняла, что Борюсик к ней не просто поболтать, чайку попить пришел. От него каким-то горем тянуло.

Он и в самом деле отказался от чая. И сказал:

– Даша, я к тебе с плохими вестями...

Он мог и не договаривать. Она догадалась обо всем. Родители...

Она часто думала о том, что такой образ жизни до добра не доведет. И знала, что не далек тот день, когда все кончится. Иногда она казнила себя, называла бессердечной, призывала себя проявить к ним милосердие. Иногда порывалась собраться и поехать домой, забрать мать и отца, привезти их в Петербург, а тут вылечить и...

Никакого «и». Никакого «и» уже больше никогда не будет. Дашка думала, что по отношению к родителям у нее внутри все давно очерствело, столько боли и горя принесли ей эти самые близкие люди.

А оказалось – нет. Ничего подобного! Оказывается, она жалела их и любила, просто боялась показать им это, потому что они в пьяном угаре не поняли б ее порывов. И себе боялась признаться, что это так. И сейчас, узнав от дяди Бори Климова, что родителей больше нет, она забыла про все свои обиды на них, про искореженное детство, и накатившееся на нее снежным комом большое сиротство хлынуло из глаз солеными слезами.