Сто и одна ночь (СИ) - Славина Анастасия

— Вы же не казните меня за это, царь?

— Смотря, насколько интересной окажется ваша история.

Я ничуть не сомневаюсь в увлекательности моей истории, но пусть лучше ее оценит Граф.

Устраиваюсь на кресле с тщательностью пилота межгалактического корабля. Спине удобно. Комфортно лежат руки. Ерзаю бедрами, принимая идеальную расслабленную позу, — я никуда не спешу. И мне все еще не по себе от того, что начало нашей ночи — особенно, учитывая окончание предыдущей, — проходит гладко и спокойно.

Граф, не отрываясь, следит за мной.

— Приступим? — интересуется он, когда я, наконец, затихаю.

— Пожалуй.

— Для начала хочу уточнить пару моментов… — берет блокнот, пишет в верхнем углу листа цифру один и несколько раз ее обводит. Не нравится мне, с каким нажимом он ставит после единицы точку.

— Повторение пройденного? — уточняю я.

— Можно и так сказать.

— Это не бесплатно.

Карандаш замирает на точке.

Граф поднимает голову и смотрит на меня таким взглядом, будто не расслышал моей реплики и ждет повторения.

— Не было уговора, что я стану повторять уже сказанное или отвечать на ваши вопросы, — поясняю я. — Хотите дополнительные услуги? Платите.

Граф молчит. Тишина насыщенная, напряженная. Но неопасная.

— Сколько? — наконец, спрашивает Граф своим обычным, развязно-насмешливым тоном.

— Одна чашка кофе, — я с трудом сдерживаю зевок. Ночные истории сложно мне даются по ряду причин.

— Согласен.

Судя по тому, что Граф прихватывает с собой блокнот, мне нужно идти следом.

Пытаюсь не упустить и малейшей детали — чтоб не оказаться застигнутой врасплох, как вчера со свидетельством о рождении.

Граф легко сбегает по ступеням — даже, кажется, что-то насвистывает. Мимолетно, едва касаясь, барабанит пальцами по перилам, словно по клавишам фортепьяно. На перилах — пыль — горничную он так и не нанял. Тонко пахнет шлейф его одеколона — и это самый сильный запах из тех, что я сейчас чувствую. Так в чем же подвох? Неужели именно в том, что подвоха нет? Неопределенность давит.

Сажусь на стул и наблюдаю, как Граф подходит к кофемашине. Лениво потягиваюсь и произношу:

— Предпочитаю заваренный в турке.

Ложечка с молотым кофе замирает над банкой — точь-в-точь, как карандаш над блокнотом некоторое время назад.

— Кристина Арсеньевна Страж-Мережсковская, уроженка Санкт-Петербурга, двадцати семи лет от роду, не кажется ли вам…

— И все равно я предпочитаю кофе, приготовленное в турке, — в этот раз демонстрация его осведомленности нужного эффекта не достигает — шок по этому поводу я пережила вчера. А, значит, сегодня живу в реальности, где Граф знает, кто я такая, и действую исходя из этого. Кроме того, похоже, новой информацией — более ценной, чем данные моего паспорта и свидетельства о рождении — он не владеет.

Граф высыпает кофе обратно в банку. Долго и без энтузиазма ищет джезву. Находит. Варит кофе. Ставит передо мной на блюдце чашку с ароматным напитком. Не спуская с меня глаз, медленно, шурша по столу, пододвигает мне сахарницу.

— Две ложечки, пожалуйста, — не унимаюсь я.

Хотела бы улыбнуться, но не могу — на меня наваливаются воспоминания, образы которые привели меня в этот дом. Думаю, я выгляжу странно, так серьезно ведя эту простенькую игру.

— Две. Ложечки, — кладет сахар в чашку — и не просыпает, хотя по-прежнему буравит меня взглядом. Размешивает, скребя ложечкой по дну.

— Еще что-нибудь?

У меня есть варианты. Но вовремя выйти из игры иногда не менее важно, чем победить.

Граф садится напротив меня, раскрывает блокнот. Машинально проводит пальцем по спирали. Замечаю на карандаше гравировку — «Иголка для бабочек» — название последней книги Графа.

— Так в каком, вы сказали, городе происходит ваша история?

Даже ребенок не попался бы на эту уловку.

— Я не называла город — это не важно для понимания моей истории. Лишние детали только утяжеляют текст — вам ли не знать?

Граф любит кофе. Пьет эспрессо, без сахара. И, наверное, не будь мой собеседник в таком нетерпении, сделал бы и себе чашечку.

— А город, который находится рядом? Тот, куда уезжает Глеб? — Граф постукивает острием карандаша о блокнот — уже наставил целое облачко точек.

— Просто Большой город — так его и называют местные.

— Зачем Глеб туда едет?

— Это, так сказать, спойлер.

— Леди, если вы не прекратите увиливать от ответов, я заберу у вас кофе! Сделка должна быть честной.

— Тогда задавайте правильные вопросы, — одариваю его невинным взглядом — который, впрочем, при умелом использовании, может бесить не хуже откровенного хамства.

— Не играйте со мной, — Граф прищуривает глаза.

— Разве вы не за этим каждую ночь открываете мне дверь? Не потому, что так любите игры? — но мне не хочется лишаться кофе — он изумительно вкусный. Так что иду на компромисс. — Глеб исполнил мечту отца и поступил в педагогический университет. Его отец был учителем, но, по некоторым причинам, ему пришлось отказаться от своего призвания. Так что осенью нашего героя ждет общага и одни девчонки в качестве сокурсниц.

Графу мой ответ не по нраву — морщится, что-то калякает в блокноте. Видно, профессия учителя не вписывается ни в одну из его теорий.

Я все жду вопроса о новом герое моей истории — того, что с разорванным ухом, но Граф молчит. Понял, что я так просто не открываю карты, и решил действовать осторожно?

Граф умен — этого ему не занимать — но я хитра. Ему скучно — а я плету кружева изысканной мести. Преимущество на моей стороне.

— До начала учебы еще осталась неделя — которая сейчас кажется Глебу волнующей и тревожной. Ему невдомек, что, на самом деле, это последняя — на многие годы — беззаботная неделя его в жизни.

Граф едва заметно кивает мне: «Продолжайте».

— Всю неделю после своего дня рождения Глеб просыпался с мыслью, что скоро встретится с Ланой. Еще не открыв глаза, видел ее счастливое лицо, на которое ветер задувал пряди каштановых волос. Слышал ее хрипловатый, словно спросонья, голос после затяжного поцелуя в губы. Ощущал подушечками пальцев позвонки ее гибкой спины — наверное, нечто подобное чувствует музыкант, влюбленный в свой саксофон. У Глеба и в самом деле получалось прикосновениями извлекать из Ланы музыку — он никогда не слышал ничего прекраснее ее стонов.

До вечера Глеб помогал отцу в автомастерской. Затем несся к обрыву, сигал в реку — кристальная вода, насыщенная родниками, обжигала — и мчался к Лане. Добегал быстрее, чем успевали высохнуть волосы. А там, на месте свидания, сгребал принцессу в объятья, нежно комкал, обнимал, каждый раз пьянея от запаха ее кожи. Хватал за руку, утаскивал в укромные уголки. И не было в окрестностях тропинок, по которым бы они не ходили, обнимаясь. И не было заброшенных домов, не отмеченных их жаркими поцелуями.

Лана полностью принадлежала ему — и телом, и сердцем, и душой. Она видела всю свою жизнь наперед — рядом с Глебом. А он был и рад. Разве возможно встретить кого-то желаннее, красивее, нежнее, чем его Лана? Они совпали, как шестеренки одного механизма, и теперь даже Большой город не сможет их разъединить — Лана перешла на второй курс технологического колледжа, который от педунивера отделяют всего четыре квартала.

Жизнь и учеба в Большом городе, отношения с прекрасной женщиной — все было волнительно и ново — но, в то же время, словно спланировано и предсказуемо. Это как пуститься в кругосветное путешествие на огромном корабле, оснащенном всем необходимым, — максимум впечатлений, минимум риска.

До переезда оставалось три дня, когда к нему снова пришла Ксения. Глеб уже запирал дверь, но увидел гостью — и в груди защемило: от воздушности ее сарафана, от маленьких босых ступней, от в спешке прихваченных на затылке волос. Нечто подобное он испытывал в детстве — бедном, временами — голодном, когда на мгновение попадал в облако аромата, выплывавшего из внезапно открытой двери кондитерской. И на это короткое время все мысли, тревоги, обиды — исчезали, оставался лишь аромат. Каким невероятным образом такие же чувства пробуждала в нем женщина? Что именно так к ней влекло? Или она — вся, целиком — и была тем самым облаком?