Привычка ненавидеть - Катя Саммер

Правда, я обо всем этом забываю, когда мы заворачиваем к нашему дому. В свете тусклого фонаря и под проливным дождем я издалека замечаю фигуру отца, который топчет выжившие пионы и купается по колено в грязи. И все бы ничего, не будь в его руках очередной бутылки.

Едва Бессонов тормозит у своего крыльца, я, не прощаясь, выскакиваю из машины и спешу подхватить папу под плечо, когда тот шатается и кренится в сторону, чтобы вот-вот распластаться в луже на подъездной дорожке. Я не поднимаю глаз, но чувствую, что Ян смотрит. Смотрит, не отрываясь, на нас, а у меня от испанского стыда сводит желудок. Тошнит, и к горлу подступает желчь, что я вообще ела сегодня?

— Папа, папуль! Пошли, пожалуйста! Тебя не должны видеть таким, — бесполезно умоляю я, потому что он снова не в адеквате, бродит на границе реальности и фантазий.

— Лизочка, она вернется ко мне… Она обязательно…

Он спотыкается на ступеньке, падает на колени, и его выворачивает прямо перед дверью, а я изо всех сил стискиваю челюсть, чтобы не последовать его примеру. Слезы стекают по щекам и смешиваются с каплями дождя, делая их такими солеными. Запах чистого влажного воздуха — единственное, что спасает от тошноты. Запах и уверенность в том, что за мной наблюдают. Поэтому я собираю волю в кулак и помогаю папе подняться. Сначала нужно спрятать его дома, потом уже все остальное. Бессонову ничего не стоит нажаловаться инспектору, и тогда отцу продлят испытательный срок. Или того хуже — заменят условный на тюремное заключение.

Папа без особых усилий засыпает на коврике в ванной, куда у меня получается его дотащить, а я утыкаюсь затылком в стену и позволяю себе громко и с надрывом разрыдаться. Я не справляюсь. Понимаю, к чему все идет, но каждый раз верю ему. Каждый раз надеюсь всем сердцем, что завтра все будет по-другому. И снова горячо ошибаюсь.

Ему нужно лечение. Я знаю, не дура. Но мне так жаль его! Я ведь помню папу совсем другим — любящим, щедрым, счастливым. Тем, кто всегда был со мной и за меня. Я так боюсь его предать, сделать ему хуже. Что, если это повлияет на условный срок? Я знаю, что в рамках исправления он даже должен лечиться от зависимости, но что, если он не справится? Что, если он окончательно сдастся?

Через пять минут я кусаю губы и молча беру тряпку в руки, чтобы вымыть с пола всю грязь, которую мы за собой оставили. Поднимаюсь на второй этаж и откисаю в горячем душе едва ли не полчаса. Стекаю без сил вместе с водой вниз и, усевшись на плитку, крепко-крепко обнимаю себя. Мне даже голову держать тяжело, поэтому я утыкаюсь ею в колени.

Я уже говорила, что выбор свой не изменю. Но как порой невыносимо сложно с ним жить! Сложно и больно.

Ненавидела бы я Бессонова, сотвори Наташа что-то подобное с моим папой?

Без сомнения.

Я ненавидела его много лет подряд за гораздо меньшее. И теперь мне тошно от несправедливо растраченной на такие мелочи злобы.

Ян

Yungblud — casual sabotage

Я тру лицо и пытаюсь разодрать глаза — ночка в салоне выдалась бессонная. Целиком покрыть «Хаммер» антигравийной пленкой оказалось задачей не из простых, зато пачка нала согрела пустой карман. Плюс подправили мою малышку — машина сразу помолодела лет на пять. Еще бы я сумел поспать днем, счастью не было предела, но у Софы на меня имелись совсем другие планы.

Когда я спускаюсь из душа, та, напевая про солнце в Монако, уже вовсю хозяйничает на кухне в одних трусах. Любит она разгуливать по дому полуголой — провоцировать и напрашиваться на комплименты. Для нее это самая настоящая сцена, где она прима-балерина, а я покорный зритель, но, стоит признать, фигура у нее и правда зачетная.

Услышав мои шаги, Софа поднимает на меня взгляд, молча впивается им в кожу, словно пиранья, выжидает. Раньше глаз от нее оторвать не мог, а сейчас, спокойно моргнув, бросаю ей платье, которое подбираю рядом с диваном, где все началось.

— Оденься, скоро парни придут.

Она закатывает глаза почти до белков и, цокнув, полностью меня игнорирует.

— Омлет будешь?

— На соевом молоке, без желтков, соли и бекона? Нет, пиццы поем.

Софа перекладывает готовое блюдо на тарелку и обдает раскаленную сковороду водой.

— Я не виновата, что пухну от любой лишней калории, — под шипение охлаждающейся нержавейки причитает она, — а у тебя тело от Бога такое.

Преувеличивает, как всегда. Софа не растолстеет, даже если месяц будет давиться пончиками — уже проходили, когда ей не дали ведущую партию в новой шоу-программе. Ее тогда жестко накрыло. Сейчас же она просто откровенно клянчит похвалу, кажется, совсем позабыв, что на меня эти приемы давно не действуют. Я не привык повторять одно и тоже по десять раз на дню, как ей того хотелось бы.

И она не права. Бог к моему телу не имеет никакого отношения — когда надо, я по полдня гоняю себя через мясорубку в зале, чтобы быть в форме.

Обойдя ее, я складываю грязные миски в посудомойку и включаю робот-пылесос. Софа по жизни не отличается чистоплотностью, но в целом меня это не напрягает. В двадцать первом веке с таким количеством разнообразной техники и доступной услугой еженедельного клининга на заказ кого вообще это может напрягать?

Она ловит меня минут через десять, когда я закидываю в стирку разбросанное в ванной белье. Стоит, оттопырив задницу, в дверном проеме и потягивает свой любимый черный кофе без молока и сахара. Как она вообще эту бурду пьет?

— Ты зачастил с тусовками, — начинает издалека, а я все гадал, когда опять будет капать мне на мозг. — Может, хотя бы раз в субботу отдохнем вдвоем?

Я молча выхожу из ванной, чтобы не опуститься до ссор. С Софой разгон от нормального диалога до криков с полетом посуды происходит в лучших традициях «Феррари» — меньше чем за четыре секунды.

— Так что ты думаешь? — Она усаживается на барный стул и призывно раздвигает длинные ноги. Софа слишком хорошо владеет языком тела, не зря с четырех лет все свободное время посвящает танцам, но иногда эта игра