Екатерина Риз - Тебе назло

— Вась, если я не поеду, она… меня обвинит в том, что Стаса посадили.

— Она и так тебя в этом обвинит. И ты это знаешь.

Завьялов на диван сел и голову опустил. Сейчас он совсем не выглядел уверенным или самодовольным, каким его многие знали. И никто никогда не видел, да и не увидит, как он мечется по комнате и с ума сходит от мыслей о матери. Никто не догадывается, насколько для него важно её мнение. Никто, кроме меня.

Я подошла и обняла его.

— Я тебя люблю, — тихо сказала я. — Я так тебя люблю, — помолчала, — что у меня даже слов нет. Она никогда не будет тебя так любить. Но она твоя мать, это важно, я знаю. У меня тоже есть мама… — Я глубоко вздохнула, стараясь справиться с подступающими рыданиями. Чего я, вообще, реветь вздумала? — Завьялов, у нас ребёнок будет. Я уже неделю пытаюсь тебе это сказать.

Генка мне в живот дышал и не шевелился. Долго. А я ждала, и сердце застучало от страха, в ожидании его реакции.

Наконец, он от меня отодвинулся, на спинку дивана откинулся, и глаза к моему лицу поднял.

— Ребёнок?

Я кивнула.

— Шесть недель уже. Я у врача была.

Генка моргнул, и проговорил:

— Весело.

Жалость и сочувствие улетучились в одну секунду, только я ему в лицо взглянула. Подумала и по лодыжке его пнула. Завьялов взвыл.

— Вась, ты чего?!

— А ты чего? Попостнее физиономии у тебя не нашлось в запасе?

Я развернулась и ушла в спальню, оставив этого идиота привыкать к новым обстоятельствам. Трясущимися руками узел парео на груди развязала, и отшвырнула от себя тонкую шелковистую ткань. Накинула махровый халат, неожиданно почувствовав озноб. А ещё обидно было. Прошла минута, две, а Генка всё не шёл, и к моей обиде примешивался дикий страх. Я ведь специально ушла в другую комнату, боясь его реакции. Реакции, которая меня не порадует.

На кровать легла, и слёзы ладонью вытерла, свернулась в клубок.

— Не плачь.

Я плечом дёрнула, когда Генка рядом со мной лёг, и рискнул до меня дотронуться.

— Вась.

Я под щёку ладонь подложила, на Завьялова не глядела.

— Думаешь, мне не страшно? Я когда узнала… Чуть с ума не сошла.

— А мне почему не сказала?

— Потому что. Потому что Стас даже такой день испортить умудрился! Возможно, самый важный день в нашей с тобой жизни.

Генка медленно ладонью по моей руке провёл, тяжёлый подбородок на моём плече пристроил.

— Мы с тобой никогда о детях не говорили.

— Знаю. От этого ещё страшнее. Но он ведь уже есть. — Я перевернулась на спину, на Генку снизу вверх посмотрела. — Гена, я очень хочу. Я столько всего передумала за эту неделю. Мы не планировали, не думали, но… Уже шесть недель. Представляешь?

Он не представлял, это было написано на его по-настоящему растерянном лице. Он на меня не смотрел, взгляд снова метался, словно Завьялов пытался пятый угол в комнате найти. А я улыбнулась. За шею его обняла и к себе притянула, он не сопротивлялся. Выдохнул, и носом в мою грудь уткнулся.

— Это будет самый счастливый ребёнок на свете, — сказала я ему. — И у него будут мама и папа, и у него будет всё… чего у нас с тобой не было. По-моему, только ради этого стоит постараться. Ты так не считаешь?

Завьялов был напряжён, его почти трясло. Не знаю, о чём он думал в этот момент, слышал ли то, что я ему говорю, но мы долго лежали в обнимку, я волосы его перебирала, ладонью по его плечам водила, и всё говорила, говорила… В другой ситуации Генка бы меня заткнул уже через несколько минут, он всегда говорит, что иногда я становлюсь жутко болтливой, а на уме у меня разные глупости и пустяки, и он старается не слушать, но всё-таки раздражается, и просит меня помолчать, а вот сегодня не мешает. Потому что сегодня на уме у меня не пустяки и не глупости, а наше с ним будущее, в котором даже ребёнок фигурирует, уже вполне реальный.

— У нас будет настоящая семья, — повторила я, наверное, в третий раз. Ногу на Завьялова закинула, когда он меня подхватил и перевернул, тихо рассмеялась. А Генка на ухо мне прошептал:

— Я тебя люблю, ты знаешь?

— Конечно, знаю. Я всё про тебя знаю, забыл? — Я щекой к его щеке прижалась и затихла ненадолго. Затем повторила, не знаю — для него или для себя: — У нас будет ребёнок.

Не знаю, сколько раз нужно было ещё это повторить, чтобы Завьялов до конца поверил и осознал. Мы весь остаток дня проговорили, что-то решали, планы строили, но Генка всё равно выглядел обалдевшим. Рассуждать рассуждал, но когда о моей беременности упоминал, замирал ненадолго и взгляд такой настороженный становился. Одно хорошо — что к матери больше не рвался.

Думаю, что окончательно Генка в скорое появление ребёнка поверил на следующее утро, стоя под дверью ванной комнаты, и без конца спрашивая, плохо ли мне. Я даже не отвечала. Можно подумать, я ради собственного удовольствия с девяти утра в обнимку с унитазом сижу. А когда я из ванной всё-таки вышла, Генка на моё серое лицо уставился и снова испугался, но и поверил, в этот момент окончательно. А в машине, по дороге домой, молчал. Смотрел в окно, а когда я его за руку подёргала, пояснил, что раздумывает, как избежать пули, когда Филин узнает великолепную новость.

— Прекрати выдумывать, — негромко, косясь на затылок водителя, проговорила я. — Это уже не игрушки и не шутки. Папа всё поймёт.

— Ой ли?

— Давай обойдёмся без твоих дворовых выражений, хорошо? — Я журнал из кармана на спинке сидения достала и принялась им обмахиваться. — Какая жара.

Генка с тревогой посмотрел на меня.

— Кондиционер работает.

— А мне жарко. А ещё я пить хочу. Молока шоколадного хочу.

Он брови вздёрнул.

— А ты пробовала шоколадное молоко?

— Нет. Но я видела, как Ванька пьёт. Я тоже хочу.

— Занятно.

Я взглянула на него возмущённо.

— Что занятного?

Он тут же головой покачал, от своих слов отказываясь, а затем в лоб меня поцеловал. Я ещё пару минут горела от возмущения, но потом оно улеглось само по себе, я у Генки под боком устроилась и глаза закрыла. Если честно, к этому времени я уже успокоилась, для меня всё было ясно, и мне почему-то казалось, что все должны принять перемены во мне и в моей жизни, как данность. Даже папка. И совсем не ожидала, что он на дыбы встанет. Я рассчитывала, что увидев меня с Генкой рука об руку, он воспримет всё спокойно, ведь при нашей последней встрече речь о моём скором замужестве зашла, и папка лишь фыркнул, не выразив никакого недовольства или раздражения по этому поводу. А вот сейчас я наблюдала, как он стремительно лицом темнеет, хмурится, и переводит непонимающий взгляд с меня на Генку и обратно. В конце концов Филин признался: