Пенни Джордан - Долина счастья

Флис интуитивно ощутила перемену в Видале. Прежде чем она попыталась сопротивляться, ее тело уже впустило его. Обида и горечь исчезли. Им на смену пришло что-то более естественное и непреложное. Флис желала, чтобы Видаль удовлетворил это трепетное глубокое желание, полыхающее в ней подобно пожару. «Оно намного сильнее, чем мой прежний отчаянный гнев», – думала, трепеща от наслаждения, Фелисити.

Она была не в силах заглушить стоны наслаждения, вырывающиеся из ее горла, а Видаль все наращивал темп слияния. Это наслаждение всецело охватило Флис, требуя от нее покорности и заставляя забыть, почему все это происходит.

Поглощенный сладострастием, Видаль напрягся на мгновение, отказываясь верить себе, когда почувствовал преграду внутри Фелисити. Однако проигнорировать это он не мог. В промежутке между двумя вдохами, двумя толчками его мозг буквально взорвался. Видаль опустил голову и посмотрел на Фелисити. Девушка осознала, что он остановился и она больше не получает удовольствие от прекрасных ритмичных движений мужчины, ведущих ее на вершину блаженства. В глазах Видаля она увидела шок и желание уйти.

– Нет…

Ее отказ мог означать что угодно, но Флис знала, что Видаль понял истинное значение этого слова. Она еще сильнее прижалась к нему, призывая довести дело до конца. Она смотрела на него, умоляя дать ей то, чего она так страстно желала.

Что происходит? Куда исчез гнев, который много лет неотступно сопровождал Фелисити? Как Видалю удалось уничтожить его и вместо этого наполнить ее наслаждением и желанием? Девушка не собиралась думать об этом. Она уже была не в состоянии логично мыслить. Эмоции переполняли ее. Ясно было одно: все, чего она хочет, – это быть здесь, с ним.

– Видаль… Видаль… – повторяла она его имя.

Видаль ощутил, как вздрогнула Флис. Он должен немедленно остановиться. Появились вопросы, которые необходимо срочно задать. История должна быть переписана. Но как это сделать? Сейчас они вместе и занимаются тем, о чем он мечтал всю свою жизнь. И Фелисити хочет его.

Ни прошлое, ни настоящее, ни будущее не имеют никакого значения. Сейчас появилась возможность спасти разрушенные мечты, потерянные надежды и покончить с застарелой болью.

Тело Видаля само приняло решение, и очередной его толчок вызвал нежнейший стон Фелисити. Она взглянула на Видаля так, как смотрела в шестнадцать лет, испытывая невинное влечение. Но только теперь это был взгляд женщины, в котором отчетливо читалось желание. Видаль так долго жаждал ее! Так долго любил ее! Теперь уже поздно отступать. Тело больше не слушалось его. Мужчину накрыло волной, которую невозможно было остановить.

Он двигался внутри ее, аккуратно, но уверенно. Флис издала тихий стон боли, быстро превратившийся во всхлип наслаждения. И тогда Видаль полностью овладел ею. «Так вот для чего я была создана», – подумала Флис. Окружающий мир исчез, и остался только Видаль, доводящий ее до исступления и возносящий к небесам.

Видаль смотрел в потолок, вглядывался в него, словно там он мог найти выход. Спальня была слабо освещена, но все было видно… Кое-что даже было до боли видно и навсегда оставило след в сердце Видаля. В его душе царила тьма. Он клял себя в предвзятом мнении, отравившем ему семь лет жизни. Его гордость была уничтожена. Хуже того, какое он вообще имеет право гордиться чем-либо? Теперь Видаль страдал не только от собственной боли, но и от боли Фелисити.

Видаль Сальвадорес де Фуэнтуалва потерпел крах. Он должен был, он обязан был выслушать Фелисити. Он никогда не простит себе эту ошибку. Однако Видаль подозревал, что и Флис не простит ему этого.

– Прав ли я, что… – начал он. – То, что между нами произошло, с твоей стороны являлось желанием наказать меня? И доказать, что я ошибался в отношении тебя?

– Я не провела последние семь лет, мечтая о том, чтобы ты соблазнил меня, если ты об этом, – парировала Флис.

Они все еще лежали в кровати, и как бы сильно ни хотела она встать и одеться, ее останавливало, что Видаль может подумать, что она делает это из-за своей уязвимости.

Фелисити по-прежнему была уязвимой, потому что ее тело испытывало головокружительную эйфорию, и причиной этой эйфории был Видаль. Тело Флис жаждало пережить непередаваемое наслаждение еще раз. Казалось, взамен девственности Видаль подарил Флис ощущение жажды, утолить которую мог только он сам.

Но нет, она не должна так думать. Напротив, Флис обязана помнить о том, как она чувствовала себя до занятий любовью. Она не имеет права забыть, почему для нее было так важно, чтобы Видаль узнал о ее невинности.

Но Видаль продолжил, прежде чем Флис успела что-либо сказать:

– Больше никаких игр, Фелисити. – Его голос был спокойным, в нем не было и тени какой-либо эмоции. – Ты заставила меня лишить тебя девственности не ради моего или даже твоего удовольствия, а для того чтобы наказать меня. Это не был акт близости – это был акт возмездия.

Его голос ничего не выражал, но Флис показалось, будто в тоне Видаля таится какая-то недосказанность. «Он просто пытается заставить меня считать себя виноватой, – убеждала себя Флис. – И он так поступает, потому что отказывается признать тот факт, что не прав именно он».

– Ты осуждал меня и продолжаешь осуждать, – напомнила она Видалю. – Ты продолжаешь бросать мне в лицо обвинения в том, чего никогда не было. Поверь, ты опять заблуждаешься. Я ничего не планировала специально. Но когда возможность появилась сама собой – да, я хотела, чтобы это произошло.

– Ты могла остановиться, когда поняла, что я узнал о твоей девственности.

Флис охватило мрачное предчувствие. Догадался ли Видаль, что она настолько сильно его хотела, что ее изначальное намерение потеряло какой-либо смысл? Это стало бы для нее настоящим унижением. Сейчас ей двадцать три года, не шестнадцать, и саму мысль о том, что она втайне мечтала о Видале все эти годы, Флис не была готова принять.

– Если бы я так поступила, то факт моей невинности навсегда остался бы под сомнением и ты продолжал бы убеждать себя, что моя невинность тебе привиделась.

– Неужели?

Флис нервно пожала плечами:

– Зачем было останавливаться? Я тебе всегда не нравилась, Видаль. – Он собрался перебить ее, но она не позволила ему это сделать. – Не стоит отрицать очевидное: ты ненавидел меня. Я хотела быть уверенной, что мы оба знаем правду.

– Значит, ты хранила девственность на случай, если удастся столкнуть меня лицом к лицу с правдой?

Видаль насмехался над Фелисити. Она почувствовала, что начинает терять самообладание.

– Ты хотя бы можешь себе представить, каково это – жить с таким клеймом, которое ты поставил на мне? Дело даже не в твоих словах или в твоем мнении, а… а в том, как это отразилось на мне. Мне уже двадцать три года. Как ты думаешь, каково мне было бы признаться мужчине, в которого я влюблена, что в моей жизни ни разу не было секса? Он решил бы, что я ненормальная.

– Получается, я виноват в том, что ты до сих пор была девственницей?

– Да… Нет. Послушай, я не вижу смысла обсуждать это. Я просто хочу подвести черту и двигаться дальше. Я уже говорила, что мне известно твое отношение ко мне. Я тебе никогда не нравилась, и факт моего существования – тоже. Ты доказал это, когда не позволил мне писать моему отцу.

– Ты хотела меня.

Эти слова застали врасплох Флис. Она прерывисто вздохнула:

– Нет. Я хотела справедливости.

– Я возбудил тебя своими прикосновениями, своими ласками, своим желанием.

– Нет. Меня возбуждала мысль о том, что тебе придется признать свою неправоту. Сильные эмоции могут стать причиной возбуждения. В конце концов, я тебе не нравлюсь. А ты… ты…

– Занялся с тобой любовью? Овладел тобой?

Видаль говорил слишком быстро, он молниеносно перескакивал на другую тему, его логика была непостижима. У Фелисити не было сил бороться с ним, поскольку в данный момент она могла думать только о наслаждении, которое он ей доставил. Ну почему она жаждет снова пережить это наслаждение? В отчаянии Флис пыталась отнестись к произошедшему так же практично и равнодушно, как Видаль. Но правда заключалась в том, что если бы он призвал ее в свои объятия… Если бы он прикоснулся к ней как прежде…

– Я не хочу говорить об этом, – отрезала Фелисити. – Прошу тебя, пожалуйста, уходи.

Но сердце ее не желало отпускать Видаля. Было бы хорошо, если бы он остался. Если бы любил ее. «Мне уже не шестнадцать. Не стоит грезить о несбыточном», – напомнила себе Фелисити.

Видаль закрыл глаза. Зачем он это сделал? На что надеялся? Надеялся, что сможет заставить Флис признаться, что она любит его? Ведь ей удалось заставить его признать свою ошибку. Его мужская гордость требовала от Фелисити взаимной любви. Взаимной? Господи, неужели он любит ее?