Тара Сивик - Прыг-скок-кувырок, или Мысли о свадьбе

– О, бог мой, она самая прекрасная, – вскрикиваю я, вглядываясь в спящее личико.

– Ну, типа прекрасная. Только, по-моему, у нее слоновья болезнь влагалища, – тихонечко говорит мне Картер.

Я смеюсь и протягиваю руку, чтобы погладить нежную, розовую щечку девочки.

– Это нормально, – говорит одна из сестер, проходя мимо нас, чтобы забрать что-то из шкафа у стены. – У всех детей непомерно большие половые органы, когда они рождаются.

– Ага, ты бы посмотрел, какой величины были яички у Гэвина, когда он родился, – говорю я. – Иисусе! Он в них мог бы небольшую страну упрятать.

– Слушай, может, именно таким он и должен был родиться. Знаешь, там, от отца набрался, и всякое такое, – замечает Картер, склоняясь, чтобы поцеловать малышку в щечку, а потом и меня.

– О'кей, папа, если желаете, то можете пройти с малышкой по коридору в детскую и помочь ей принять первую ванну, а также порадовать доброй вестью членов вашей семьи, – говорит доктор. – Мы поместим Клэр в послеродовую палату минут через сорок пять. Нам осталось всего лишь зашить ее.

Приходит сестра, забирает девочку и кладет ее в кроватку-каталку, на которой висит бирка: «София Элизабет Эллис, 7 фунтов 10 унций»[77].

Я отказалась от имени из «Клана Сопрано», но уступила, позволив Картеру выбрать итальянское имя.

– Я так люблю тебя, – произносит Картер, накрыв ладонью мою щеку и склоняясь ко мне из-за головы, чтобы поцеловать в губы.

Я поворачиваю голову набок и смотрю, как любовь всей моей жизни везет каталку с нашей новорожденной дочкой.

Когда они ушли, я закрываю глаза и стараюсь получить удовольствие от бегающего по жилам морфия, считая при этом все потрясающие блага, какими одарена. Жаль только, всю дорогу со счету сбиваюсь. Пока доктор меня зашивает, он и сестры вслух ведут счет, и это очень сбивает. Когда мне делали кесарево с Гэвином, я спросила, чем это, черт возьми, они занимаются, и получила ответ: медикам приходится считать все инструменты и тампоны-губки, чтобы быть в уверенности, что ничего не осталось в теле. Тогда я подумала, как было бы забавно начать произносить вслух числа наугад и посмотреть, не нарушит ли это их сосредоточенности. Два, семь, один, пятнадцать, тридцать пять. Но потом сообразила, что получится совсем не смешно, если они потеряют какую-нибудь хрень в моей утробе. Весело, когда это кто-то другой, и не очень, если мне придет нужда возвращаться в больницу месяцев шесть спустя, потому как пара ножниц присоседилась к моим почкам, или я шприцы вместо кала метать начала.

Отрешаюсь от непрестанного гула считающих голосов и думаю лишь о том, как прекрасна моя жизнь. Дождаться не могу, когда Гэвин познакомится со своей младшей сестричкой, и всамделе предвкушаю восторг, с каким буду показывать ее родителям Картера. Впрочем, еще вопрос, такая ли я счастливая или нет, потому как знаю: следующие четыре дня я проведу, исключительно дожидаясь, когда морфий и викодин взбодрят, если паче чаяния у меня появится желание вскрыть себе вены.

Мужчина, которого я люблю больше всего, хочет жениться на мне, у нас потрясающий мальчишка, который все время держит нас начеку, новорожденная здоровенькая девочка, самая лучшая родня и друзья лучше некуда. Ладно-ладно, может, и не лучшие. Приемлемые. Жизнь хороша. Ничто сейчас не способно прогнать от меня это ощущение, если только анестезиолог не перекроет мне краник капельницы с морфием. Я его попросту мужского достоинства лишу, если он пойдет на такое. Уверена, доктор сможет отыскать для меня лишний скальпель в моей утробе.

– Ого, вы только взгляните на это! – слышу я восклицание доктора.

– Вот это да, – произносит в ответ одна из сестер.

– Эй, что там такое? – спрашиваю я.

– Кто-нибудь сможет фотоаппарат принести?

Ладно, тому, у кого живот вспорот и кто к столу припечатан, тут ловить на слух нечего.

«Кто-нибудь, сдерните эту, мать ее, занавеску. Мне до крысиной задницы, если я сквозь собственное нутро и свое же влагалище увижу белый свет. Я даже помогу вам дерьмо обратно запихать».

Я слышу перешептывание, от которого мне становится малость не по себе. То есть, о чем бы это им шептаться? Неужто еще одного младенца углядели, о котором никто прежде и знать не знал? Или лишний желудок нашли? Может, мне полагалось быть близняшкой, а я ее слопала? Они что, отыскали мою сестру-двойняшку? Неужто она сейчас смотрит на них, типа сказать хочет: «Народ, какого рожна? Тащите меня, к чертям, отсюда. Мне двадцать пять, а я ростом с кулачок. Мне, по-вашему, что, типа уютно?»

Мне всегда хотелось иметь сестру. Могу носить ее в сумочке, как Пэрис Хилтон носит свою собачку. Могу устроить ее у себя на плече, и она будет типа моего доброго ангела, подсказывающего, какие решения мне принимать.

Впрочем, а вдруг она окажется злыдней? Двадцать пять лет – большой срок, чтобы просидеть в чужой утробе. Сам Иисус, наверное, сбросил бы несколько Е-бомб за такую ерунду. Она, может, сидела бы у меня на плече и поливала бы всех вокруг руганью.

«Ты устала? А мне плевать. Я двадцать пять на твоей матке, как на подушке, спала».

«Я кучи побольше твоего члена наваливала. И должна была делать это, когда на меня смотрело дитя».

«Ты такой урод, что я б тебе свою малюсенькую окаменелую писюльку трахнуть не дала».

М‑м‑м, этот морфий такая вкуснотища. На печенье с травкой или водку похож, только безо всех их побочных причуд, типа галлюцинаций и бредовых речей. Я обожаю морфий. Он такая прелесть.

– А‑а, никакого беспокойства, – спохватившись, отвечает доктор. – В данный момент ваша матка попросту имеет причудливую форму. У меня в кабинете – целая стена фотографий людских органов, и это по-своему напоминает чувство, когда мы поднимаем взгляды к небу и гадаем, на что похоже то или иное облако. Только мы делаем это у меня в кабинете со снимками последов и маток. Я сейчас только быстренько сделаю снимок «Поляроидом», а потом закончу вас зашивать.

«Вот и нет, ничего в этом причудливого нет. Док, вы не могли бы дать мне этого морфия по-больше?»

– Ну, и на что она похожа? – спрашиваю я.

Всамделе-то я ведь не хочу знать ответ на это? Наркотики говорят «да», но разум говорит «нет».

– В общем-то, она похожа на лицо. И оно нам улыбается.

«О, МОЙ БОГ, СЮСЮЛЕЧКА! Я иду к тебе, моя сюсюлечка!»

– ЕДРЕНА-ПЕЧЬ!

– По-моему, это будет первое за три года полное пены блаженство, которое я испытаю в одиночестве, – говорю я Картеру, когда он, поставив на край ванны бокал вина, склоняется поцеловать меня.

Мокрой рукой я обхватила его за шею и притянула его лицо к своему. Он прошелся языком у меня во рту, и я почувствовала вкус вина, отпитого им прежде, чем поставить бокал возле меня. Даже после всех этих лет я никак не могу насытиться поцелуями этого мужчины. Сегодня третья годовщина нашей свадьбы, и прошло несколько месяцев с третьего дня рождения Софии. В минувшие три года свои годовщины мы отмечали одинаково: дома, с детьми. И я бы не стала делать это как-то иначе. Нам не нужен затейливый ресторан или даже вечер с друзьями. Все, что нам нужно, есть прямо тут.

Свадьба наша ограничилась простой церемонией на пляже, в кругу семьи и друзей. После всех драматических попыток обручения оба мы поняли, что нам дела нет до всего остального, кроме того, чтоб стать мужем и женой. Не имело значения, где это происходит, коль скоро это всамделе происходит. В тот год в качестве свадебного подарка Картер преподнес мне диски всех четырех сезонов «Моей прекрасной свадьбы» и целую коробку порно. Он все еще пребывает в надежде, что мое пристрастие к порно обретет реальность.

Картер погружает руку в воду и скользит ладонью вокруг моего бедра. Поцелуй его становится все неистовее, а ладонь уходит все ниже и ниже. Я, не отрывая своих губ от его, издаю стон, чувствуя у себя меж ног легкое касание его пальцев, от которого у меня по коже бегут мурашки.

– С годовщиной, миссис Эллис, – шепчет Картер.

Влажные гладкие пальцы проникают мне в щель, я делаю рывок навстречу его руке, когда он неспешно погружает в меня один из пальцев все глубже и глубже.

За дверью ванной слышится какая-то возня, и мы замираем как есть – губы к губам, рука Картера между моих ног.

– Что там такое? – шепчу я.

– Ничего. Дети играют в комнате Гэвина. Я дал им свинку-копилку, полную медяков, чтоб подсчитали, сколько сбережений у них в банке, – уверяет меня Картер и принимается поцелуями прокладывать тропку на моей влажной шее и вновь двигать своим пальцем во мне вперед-назад.

– О‑о‑о‑о‑о, едрена-печь, – вырывается у меня стон, я откидываю голову, упираясь ею в стенную плитку. – Тебе, наверное, стоило бы посмотреть, как они там. Фокус с медяками удавался, когда Гэвину было четыре годика, не думаю, что он сработает и сейчас. Ему почти девять, уже Интернетом умеет пользоваться и достаточно вырос, чтобы дотянуться в по-стирушечной до спичек и жидкости для зажигалок.