Моника Маккарти - Плененный любовью

Но он сделал ей слишком больно. Она отвернулась и ничего не ответила.

Отказываясь принимать неотвратимую правду, Грегор попытался сделать единственное, что смог придумать. Но когда он прикоснулся к ее губам, надеясь, что это оживит их любовь – докажет, что невозможно отрицать то, что между ними было, – то почувствовал только невыносимую боль утраты.

Их губы соприкасались, он чувствовал тепло, знакомый сладкий вкус с примесью мяты, но самого главного не было: ее ответа. Она не хотела его целовать. Она совсем его не хотела.

Оказалось, что это не сказка. Поцелуй не исцеляет ран и не может все исправить.

Грегор боялся, что ничто уже не поможет это исправить. Но, черт возьми, он попытается.

Как только Хелен объявила, что Кейт достаточно окрепла для путешествия, обе женщины и небольшой отряд людей Брюса перебрались в замок Дунстафнаг в Лорн, на западном побережье Шотландии. Бо́льшая часть королевской армии, включая самого короля, отправилась на юг в Голуэй, чтобы присоединиться к битве с Макдугаллами. Остальные люди остались в Перте, дабы помочь ослабить замок, следуя политике короля, уничтожавшего шотландские укрепления, чтобы их нельзя было использовать против них.

Вдобавок к Кейт и Хелен почти сорок человек отплыли на гребной лодке из реки Тэй и через устье Тэй вышли в Северное море, вокруг северного берега Сатерленда, и в Атлантику. Капитаном был не кто иной, как Эрик Максорли (как только Кейт увидела корабль, то сразу поняла, почему его зовут Ястребом), который вместе с ужасным родственником Лахланом Макруайри, диким воином Тором Маклаудом, Артуром Кэмпбеллом и, к ее непреходящему раздражению, с Грегором составляли призрачную часть эскорта.

Королевским замком Дунстафнаг управляли Артур Кэмпбелл и его жена Анна, но поскольку большинство основных укреплений Шотландии до сих пор удерживали англичане – включая замок Эдинбург, Стерлинг, Бервик и Роксбург, – он служил временным пристанищем королевскому двору. И поэтому являлся ульем постоянной активности, кишащим придворными и всякой знатью.

Впервые в жизни Кейт превозносили и открыто признавали дочерью короля. Наряду с бесконечной вереницей приезжавшей знати были праздники, дорогие наряды «для принцессы» и даже украшенный драгоценными камнями обруч на ее двадцать первый день ангела.

Словно ее отец пытался возместить те пятнадцать лет, что они были в разлуке, за несколько недель. Кейт также подозревала, что служит заменой семье Брюса, которую по-прежнему удерживали в плену. Однако она была не единственным внебрачным ребенком короля и с нетерпением ожидала встречи с парой из пяти сводных братьев и сестер в ближайшее время.

Оказалось, у нее все-таки есть семья, хотя сердце по-прежнему щемило при мысли о тех, кого она потеряла. Кейт не забыла свое обещание убедиться, что дети в порядке. Это было единственное, о чем она попросила отца, и он обещал этим занятья. Как только будет возможно, она воссоединиться с Пипом, Эдди и Мадди.

И хотя Кейт нравилось внимание, временами оно казалось непомерным и даже подавляющим. Она боялась, что сделает или скажет что-нибудь не так. Несмотря на свои недавние попытки «вести себя как леди», чтобы привлечь внимание Грегора, Кейт не привыкла к правилам, манерам и нарядам знати. В этом помощь леди Анны оказалась просто неоценимой.

И все же спустя три недели по прибытии в Дунстафнагнаг Кейт поняла, что скучает по вольной жизни в Роро, и, закусив удила, ждала возобновления тренировок. Спина все еще немного болела, когда Кейт поднимала руку, но она боялась, что, если и дальше будет сидеть без дела, ее бойцовские навыки полностью атрофируются. Но несмотря на то что ее отец, несомненно, гордился тем, что его дочь спасла ему жизнь, Кейт сомневалась, что он одобрит ее тренировки. И больше ее удерживало подозрение, кто именно будет ее обучать.

Грегор не пытался приближаться к Кейт и заговорить наедине после того раза в ее комнате в Перте, он был вечным источником бдительности, нависающим над ней, как незваная, грозная черная туча. Остальные призраки отправились с отцом в Голуэй, но Грегор с ними не поехал. Кейт не знала, кто так решил: он или ее отец.

В любом случае ей это не нравилось. Каждый раз, когда она наслаждалась компанией за ужином или танцевала с одним из дюжины мужчин, которых отец, кажется, бросал ей под ноги, вдруг появлялся слуга или музыка внезапно замолкала, и Кейт замечала очередной пристальный взгляд Грегора, темный, опасный взгляд.

Кейт должна признать, что раз или два (или, может быть, чаще) она немного провоцировала его своим флиртом. Если вспомнить, сколько раз ей приходилось смотреть, как он делает то же самое, то оказаться по другую сторону было довольно забавно.

На какое-то время. Но поскольку было ясно, что, сколько бы раз она ни просила оставить ее в покое, он не станет слушать, Кейт делала единственно возможное – игнорировала его.

Это не слишком хорошо действовало. Несмотря на твердое решение рассудка, Кейт становилось все труднее контролировать свои чувства. Если бы он просто оставил ее в покое, она могла бы жить дальше. Забыть о нем и двигаться вперед.

Грегор разбил ей сердце, ведь так?

Но она не могла не замечать, что обаятельный повеса больше не такой уж обаятельный. Она не видела, чтобы он разговаривал с другими женщинами, кроме Хелен и леди Анны, со дня их приезда. У него не было на это времени. Он был слишком занят, пялясь на Кейт и пытаясь запугать любого, кто оказывался с ней рядом.

День за днем он был рядом. Ее собственный личный страж. Мрачный, зловещий и, возможно, немного грубоватый, в запущенном разбойничьем виде, но по-прежнему, бесспорно, самый красивый мужчина, которого Кейт доводилось встречать.

И иногда по ночам (ну ладно, часто по ночам) она думала обо всем остальном. О том, каково было чувствовать себя в его руках. Как подпрыгивало ее сердце, когда он входил в нее. Как горячие и властные руки накрывали ее тело. Как ей нравилось прикасаться к нему, чувствовать гранитные мускулы на его груди и руках под своими пальцами. Она помнила тепло его губ, движения языка, пьянящий вкус мяты. Помнила, как замирало ее дыхание каждый раз, как он целовал ее.

Кейт все еще было плохо при мысли о том, что она видела, но его оправдание принесло больше облегчения, чем ей хотелось признавать. Грегор остановился. Может, недостаточно скоро, но он не смог сделать это. Имеет ли это значение?

Господи боже, вы только ее послушайте! Какая же она дура. Кейт не может смягчиться. Грегор не заслуживает ее прощения.

Почему он просто не может оставить ее в покое?

Она удвоила попытки забыть о нем. Ей нужно отвлечься. Несомненно, она найдет кого-нибудь подходящего среди толпы юных рыцарей, которых отец ей предоставил.

Тем же вечером Кейт танцевала с каждым свободным молодым человеком, которого смогла найти, и выбрала несколько кандидатов. Но необъяснимым образом на следующий день, когда должны были праздновать ее запоздалый день ангела, двое из них куда-то подевались, а третий – один из наиболее восхваляемых ее отцом рыцарей, сэр Дэвид Линдсей – лелеял ужасный синяк под глазом, помимо остальных увечий.

Заподозрив, кто в этом виноват, Кейт бросила взгляд в темный угол, где ее страж занял наблюдательный пост. Он был не один, а разговаривал с ее отцом, который только что возвратился из Голуэя. Хотя разговором это нельзя было назвать. Судя по выражению лица Брюса, Грегор получил взбучку.

Несложно догадаться почему. Кейт сощурилась, даже с другого конца комнаты было видно, что нос Грегора увеличился вдвое, а на переносице появился лишний угол.

Ее, может, и повеселила бы ирония его попыток саботировать ее заигрывания, если бы она так не злилась и не устала от попыток его игнорировать. Это зашло слишком далеко. Ей и ее мрачному и чересчур усердному опекуну нужно перекинуться парой слов.

Расправив плечи, Кейт двинулась через комнату, готовая к битве.

Искупление называется так не без причины. Это не должно быть просто, а должно причинять боль. И черт возьми, причиняло.

Для Грегора стоять в стороне, пока Кейт цвела, словно роза на солнце, смотреть, как она сияет и покоряет всех вокруг – не только потому, что она дочь короля, или потому, что она самое очаровательное существо, какое ему доводилось видеть, вся наряженная, как принцесса, но благодаря исключительной силе своей личности было самобичеванием, власяницей и, что там еще придумали монахи, чтобы мучить себя, одновременно.

Бога ради, ей обязательно столько улыбаться? Улыбка слишком преображала ее прекрасное лицо.

Не вмешиваться, не двинуть кулаком в зубы каждому из тех, кто добивался ее внимания и осмелился – осмелился даже подумать о том, чтобы к ней прикоснуться, – было самым тяжелым испытанием в жизни Грегора.

Но она этого заслуживает, и ей-богу, если ему придется приковать себя цепями к стене, чтобы ей это досталось, он это сделает.